Зампрокурора Гомеля: Клеймо неблагополучия родители ставят на себе сами

Словосочетание «соповская семья» прочно вошло в нашу жизнь. Причём большинство уверены, что СОП — это несмываемое клеймо, которое вла­сти ставят на так на­зываемые неблаго­получные семьи. Так ли это на самом де­ле? Разобраться в во­просе мы попытались вместе с заместите­лем прокурора Гомеля Алексеем Гаври­ковым. До недавнего времени Алексей Ива­нович по роду службы вплотную занимался именно этой категори­ей семей, сообщает belkagomel.by.

Заместитель прокурора Гомеля о постановке в СОП и человеческом факторе

Елена Чернобаева:

— Алексей Иванович, так что же такое постановка в СОП: попытка помочь оказав­шейся в трудной жизненной ситуации семье или пятно на репутации, от которого практи­чески невозможно отмыться?

Алексей Гавриков:

— Признать факт, что в семье дети находятся в соци­ально опасном положении, достаточно сложно. Для этого существуют специальные кри­терии. Основных шесть, но с учётом детальной расшифров­ки каждого пункта наберётся не один десяток. Начиная от уклонения родителей от выпол­нения своих обязанностей и заканчивая проживанием несо­вершеннолетнего в семье, где сложилась конфликтная ситу­ация с наличием стрессовых факторов. Для СОП необходим хотя бы один из перечисленных факторов. При этом на учёт ставится не семья, а отдельно взятый ребёнок.

Алексей Гавриков

Если же идти от жизни, то всё и проще, и сложнее одновре­менно. Возьмём стандартную ситуацию — родители систе­матически пьянствуют. Обрати­те внимание — систематически, потому что за единичные слу­чаи никто в СОП не поставит. При этом нарушают обществен­ный порядок, имеют проблемы с законом, о детях не заботят­ся. Такие семьи, как правило, на виду, особенно в небольших населённых пунктах. Соседи, педагоги прекрасно осведом­лены, чего эти родители стоят.

Таких случаев большинство. И такие родители задолго до вме­шательства общественности и государства сами на себе поста­вили клеймо неблагополучных. Так что зачастую официаль­ная постановка на учёт являет­ся лишь констатацией уже сло­жившейся ситуации.

Но критерии, которыми пользуются соответствующие службы, всё же носят изрядную долю субъективизма. Напри­мер, один из показателей гла­сит, что ребёнок находится в социально опасном положе­нии, если родители лишают его минимальных жизненных благ, необходимых для проживания и развития, не заботятся о его здоровье, нравственном, физи­ческом и психологическом раз­витии, материально-бытовом обеспечении. При желании под эти критерии можно под­вести любую семью с низкими доходами.
Александр Евсеенко:

— Думаю, лучшим аргумен­том в пользу того, что поста­новкой на учёт в СОП соци­альные службы не размахива­ют, как палицей, будет стати­стика. Какова она?

Алексей Гавриков:

— В прошлом году в Гомеле были признаны находящимися в социально опасном положе­нии 820 несовершеннолетних из 512 семей. На первый взгляд, для полумиллионного горо­да это не много. Но на начало 2017 года в СОП числились 745 детей из 481 семьи. Рост очеви­ден, что не особо радует. Хотя необязательно это объясняет­ся увеличением числа неблаго­получных семей. Скорее, орга­ны образования, особенно в Советском и Железнодорожном районах, предприняли дей­ственные меры для выявления ситуаций, когда дети находятся в опасности.

Основная возрастная катего­рия несовершеннолетних, при­знанных находящимися в СОП, дети в возрасте от шести до 14 лет. Хотя немало и таких, кому ещё не исполнилось и трёх. Их в городе 124.

Елена Чернобаева:

— И сколько детей из этого числа были отобраны у роди­телей?

Алексей Гавриков:

— Девяносто два ребёнка из 60-ти семей. К слову гово­ря, если ребёнок из семьи изы­мается, то такая семья автома­тически перестаёт считаться «соповской».

Александр Евсеенко:

— Я вот ознакомился с упо­мянутыми вами критериями и понял, что у нас в каждой семье, где родители требова­тельны к своему ребёнку, дети находятся в опасном положе­нии. Во всяком случае, кри­тики, угроз, даже, не побоюсь этого слова, физического наси­лия хватает во многих вполне благополучных семьях. Иначе как воспитывать?

Алексей Гавриков:

— Отчасти с вами можно согласиться. И мне от роди­телей, случалось, ремня пере­падало, но — всегда за дело. Поэтому и обид никаких нет, напротив — только благодар­ность, человека из меня вырас­тили.

Но тут важно не путать вос­питательный процесс с непри­крытым издевательством над беззащитным существом. На что в документе тоже сделан акцент. Если это физическое насилие, то не отцовский под­затыльник, а преднамеренное нанесение физических повреж­дений, которые могут привести к смерти ребёнка или вызвать серьёзные, требующие меди­цинской помощи нарушения. Психическое насилие — значит, что ребёнок длительное время подвергается такому психоло­гическому воздействию, кото­рое в итоге приводит к форми­рованию у него патологиче­ских черт характера или нару­шает его развитие как лично­сти. Думаю, каждый понима­ет, что лишение сладкого или запрет идти гулять никакой патологии в психике ребёнка не сформирует.

Или взять такой критерий, как бродяжничество. Под этим закон понимает систематиче­ские уходы из дома, когда ребё­нок сутками неизвестно где, с кем и как проводит время. Разовые уходы в эту схему не вписываются. Особенно, ког­да речь идёт о подростках. В переходном возрасте обидеть­ся на родителей ребёнок может из-за любой мелочи и в каче­стве ответного шага уйти из дома. Чтобы спустя несколько часов, пускай сутки, вернуть­ся назад. Делать из этого тра­гедию, тем более начинать про­цесс постановки в СОП, мне кажется, недальновидно.

Но и здесь есть обратная сто­рона. В последнее время уча­стились случаи, когда беда при­ходит во внешне благополучные семьи. Помните ужасную траге­дию, когда мать утопила в ван­не двоих малолетних детей? Я выезжал на это происшествие и честно признаюсь: обстановка в квартире никак не свидетель­ствовала о каком-либо неблаго­получии и о возможной угрозе для жизни детей — хватало и продуктов, и одежды, и игру­шек. И порядок был. Но ведь вот как случилось…

Если речь идёт о безопасности детей, никакие меры лишними не будут. Только применять их надо правильно, руководству­ясь главным врачебным пра­вилом — не навреди.

Елена Чернобаева:

— Но для этого с каждой семьёй нужно проводить кро­потливую работу, отказавшись от поверхностного, бюрократи­ческого соблюдения процедур. Где столько школьных психо­логов и социальных педагогов взять? Причём обладающих изрядным житейским опытом, а не вчерашних выпускников вузов.

Алексей Гавриков:

— Это действительно про­блема. Сам порой поражаюсь, с какой лёгкостью некоторые специалисты ставят ребён­ку диагнозы. Скажем, склон­ность к суициду. А поговоришь с таким подростком — у него и в мыслях никогда не было что- то с собой сделать. Но подбор социальных педагогов не вхо­дит в компетенцию представля­емого мною ведомства.

Елена Чернобаева:

— Есть ли возможность организовать эту работу так, чтобы ошибки сводились к минимуму? Лично вам часто приходилось сталкиваться с перегибами?

Алексей Гавриков:

— Нет, не часто, но случа­ется. Иногда читаешь какой-нибудь акт обследования, налицо социально опасное положение. И грязно в квар­тире, и дети недосмотрены, и холодильник пустой. Начи­наешь вникать детально, всё оказывается не так мрачно, как описано. Но с подобным, повторюсь, сталкиваться при­ходится редко. В проверяе­мых семьях взрослые чувству­ют за собой вину, зря ведь к кому-то педагоги не придут. Потому и жалоб или проте­стов на действия сотрудников образования практически не поступает.

Александр Евсеенко:

— Знаете, мне иногда кажет­ся, что в процедуре отбира­ния ребёнка есть что-то бес­человечное. Не в самом дей­ствии, направленном на спасе­ние его здоровья и жизни, а так, как это практикуется. Отобра­ли, вернули, опять отобрали…  Если родители алкоголики и детьми не занимаются, надо лишать их родительских прав раз и навсегда. А то умиляем­ся поклеенным обоям и хлебу с молоком в холодильнике.

Алексей Гавриков:

— Конечно, процедура неприятная, для ребёнка вооб­ще стрессовая. Моё мнение — осуществлять её необходимо разово и при наличии серьёз­ных оснований. И если после этого родители не берутся за ум, не стоит повторяться. Толку от этого не будет. Надо исполь­зовать другие, более действен­ные рычаги.

Но позвольте одно уточне­ние: описанные вами картины наблюдались на первых этапах внедрения в жизнь практики отобрания детей у родителей. В последнее время с подоб­ным мне сталкиваться не при­ходилось.

Елена Чернобаева:

— Под более серьёзными рычагами вы понимаете лише­ние родительских прав?

Алексей Гавриков:

— В том числе. Это край­няя мера, на которую мы идём, когда понимаем: по-другому ситуацию изменить невоз­можно.

Елена Чернобаева:

— И часто она меняется?

Алексей Гавриков:

— Нет, но случается. Вот недавно столкнулся с ситуаци­ей, когда мать сразу после рож­дения ребёнка хотели лишить родительских прав. В отноше­нии первых двух она лишена. Но малышу уже полгода, и по отношению к нему женщина проявляет самые настоящие материнские чувства. Боюсь сглазить, но если так пойдёт и дальше, то не исключено, что её восстановят в правах и в отношении старших детей.

Александр Евсеенко:

— А вам не кажется, что в борьбе за то, чтобы разбудить в некоторых гражданах роди­тельские чувства и ответствен­ность за собственных детей, мы непроизвольно наносим психологические травмы самим детям? Для малышей, у которых даже очень пло­хая мама самая любимая, это настоящая трагедия. Для под­ростков, известных манипуля­торов, очередной повод шан­тажировать родителей.

Алексей Гавриков:

— Безусловно, ребёнок наи­более комфортно чувствует себя в кругу родных и близ­ких. В любом возрасте. Про­блема в другом: несовершен­нолетние в силу разных при­чин сами могут не осозна­вать, что находятся в опас­ной ситуации. А мы, взрос­лые, это видим, понимаем и обязаны принять все меры к тому, чтобы максимально обезопасить жизнь и здоро­вье детей. Повторюсь: если ребёнка отбирают у родите­лей, значит, ситуация в семье как минимум критическая. Это тот случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло.

Елена Чернобаева:

— Приходилось ли вам сталкиваться с тем, что педа­гоги, дабы приструнить неудобных им родителей, угрожали им постановкой в СОП? Мне, например, изве­стен как минимум один такой случай.

Алексей Гавриков:

— Первый раз о подобном слышу, хотя не исключаю и такого развития событий. В конце концов, эту работу выполняют люди. Которым, как известно, ничто челове­ческое, даже самое плохое, не чуждо. Но одно дело — угро­зы, другое — их реальное воплощение. Для этого необ­ходимо, во-первых, иметь веские основания, во-вторых — соответствующие полно­мочия. Ни один педагог, даже директор школы, не вправе решать подобные вопросы единолично.

Елена Чернобаева:

— Но инициировать работу в этом направлении им вполне по силам. Иначе говоря, крови попортить могут.

Алексей Гавриков:

— Могут, но только опира­ясь на неопровержимые фак­ты. Которые рассматривают­ся комиссионно. В том числе и с целью исключить подоб­ные случаи предвзятого отно­шения.

Александр Евсеенко:

— Не могу избавиться от ощущения, что реализация Декрета №18 напоминает пер­вый шаг по внедрению в нашу жизнь так называемой юве­нальной юстиции. Отношение к которой в обществе, мягко говоря, неоднозначное. Како­во ваше мнение на этот счёт?

Алексей Гавриков:

— Знаете, в идеале всё выглядит привлекательно, в том числе и ювенальная юсти­ция. Я знаком с примером тех стран, где она давно суще­ствует. Но, на мой взгляд, пока говорить о возможно­сти внедрения её в белорус­ских реалиях преждевремен­но. Дело в том что у нас нет правовой базы для этого. Но даже если ювенальная юсти­ция и появится, что на практи­ке особой сложности не пред­ставляет, мы неминуемо стол­кнёмся с проблемой квалифи­цированных кадров.

Мы уже говорили, что даже при реа­лизации требований Декре­та №18 приходится сталки­ваться с некомпетентностью, формализмом, сухим адми­нистрированием. К счастью, фатальных последствий это не несёт, а ошибки есть воз­можность быстро исправ­лять. С ювенальной юстици­ей так не получится.

Пробле­мами семьи должны занимать­ся не просто подготовленные специалисты, а люди, которые сделали бы эту деятельность смыслом своей жизни. Если же мы будем волевым поряд­ком назначать туда выпускни­ков юрфака, пусть даже отлич­но подготовленных, но не име­ющих представления о психо­логии семьи и отношениях в ней, это будет не юстиция, а в лучшем случае её профанация.