Мы продолжаем серию публикаций о женщинах, осужденных за тяжкие преступления в отношении своих близких. Сегодня «Рэспублікі» расскажет о встрече с Ольгой Денскевич, которую лишили свободы за убийство двухлетней дочери. История истязаний и жестокого убийства маленькой девочки получила широчайший резонанс и повлекла весьма негативные последствия для карьеры многих чиновников. С тех пор прошло 9 лет. Осознала ли Ольга за это время тяжесть содеянного и изменилось ли ее мировоззрение?
Воссоединение семьи
Маленькая Даша была третьей дочерью Ольги. В отношении старших девочек женщину лишили родительских прав, а младшую она сама оставила в роддоме. Два года девочка провела в доме ребенка и достигла возраста, когда решалась ее дальнейшая судьба. В соответствии с законной процедурой юрисконсульт дома ребенка подготовила исковое заявление в суд о лишении Ольги Денскевич родительских прав. Собрала документы и Ольга – с просьбой вернуть ей ребенка. Возможно, случилось это из-за приступа материнской любви или же прагматизма: получать пособие на ребенка гораздо приятнее, нежели самой выплачивать государству деньги на его содержание. Неизвестно, какими мотивами руководствовался суд, но малышку отдали матери — при том, что Ольга характеризовалась крайне отрицательно, состояла на учете у нарколога, не раз привлекалась к административной ответственности за занятие проституцией.
Прокуратура опротестовала это решение суда, однако пока протест рассматривался, Дашенька приехала в дом, где жили мать с очередным сожителем и годовалый братик Егорка.
Памятуя о неблагополучии семьи, педагоги и сотрудники ИДН пытались контролировать Ольгу. Ее дом часто посещали, причем сожителей нередко заставали пьяными. На тельце девочки стали замечать синяки, которые до поры до времени Ольге удавалось объяснить детскими шалостями или судорожными припадками у малышки. Впрочем, когда следы побоев стало невозможно скрыть, женщина начала просто прятать девочку, уверяя, что отправила ее в деревню к сестре. Тем не менее было составлено ходатайство, в котором власти просили забрать у Ольги детей в связи с установлением факта угрозы их жизни и здоровью. Просьбу удовлетворили на следующий же день. Вот только Дашенька до него не дожила…
Маленькая мученица
Придя за детьми, педагоги и милиционеры обнаружили остывшее тело малютки на полу под окном, на старом матраце. Рост девочки двух с половиной лет составлял всего лишь 86 сантиметров. И вот на этом крошечном тельце судмедэксперты насчитали более 100 следов от ударов – это без «несвежих», уже сходящих синяков и срастающегося перелома затылочной кости. На темени и на правой щечке девочки были обнаружены резаные раны; у нее оказалась сломана верхняя челюсть, выбиты несколько верхних зубов.
Смерть маленькой мученицы наступила «от сочетанной тупой травмы головы, туловища и конечностей, сопровождавшейся множественными ранами, кровоподтеками, ссадинами, переломами костей лицевого скелета, кровоизлияниями под оболочки головного мозга». Ситуацию осложнили развитие травматического шока и переохлаждение организма. Той ночью температура воздуха на улице опускалась до +7… +12 градусов, а Дашенька лежала в нетопленой комнате в одних трусиках…
У девочки было врожденное заболевание центральной нервной системы, обусловившее некоторую задержку развития. Она еще не просилась на горшок, а весь ее лексикон заключался в странном слове «сибал», которое волей-неволей вызывает ассоциации с нецензурной бранью. Впрочем, подобные «отклонения» могли быть результатом того, что Дашей никто и никогда толком не занимался. Кроме того, малышка страдала судорожным синдромом: периодически у нее случались припадки, похожие на эпилептические. Все это, по словам свидетелей, вызывало у Ольги и ее сожителя раздражение и злобу.
За каждую свою «провинность» Дашенька была немилосердно бита. Синяки и ссадины не сходили с крошечного тельца. Крепкая ладонь, ремень, электрический шнур – из материалов суда следовало, что Ольга, зачастую нетрезвая, не осторожничала в выборе средств для экзекуции. Ее сожитель тоже мог отшлепать девочку, пнуть ее ногой.
Когда маме показалось, что диван Дашеньки пропитался мочой, девочку «переселили» на пол, на старый матрац.
Наказание
Роковым для малышки оказался очередной раз, когда она изгадила штанишки. По материалам суда, женщина швырнула дочь в ванну и велела мыться самой. Понятное дело, девочка была еще слишком мала, чтобы самостоятельно привести себя в порядок; кроме того, Дашенька боялась воды. С ревом она принялась карабкаться вверх, подняла ножку, чтобы выбраться… Эту попытку мать пресекла решительно и жестко, несколько раз ударив ребенка головой о край ванны. Малышка залилась кровью из разбитого носика и губок. Увы, это не отрезвило Ольгу, она продолжила бить несчастного ребенка, да так, что привела в ужас даже сожителя…
Оставив избитого ребенка на матраце, взрослые отправились по своим делам и вернулись почти через двое суток.
За систематические истязания, а также за жестокое убийство крохи, которая в силу своего возраста не могла ни защититься, ни убежать, ни каким-то иным образом спастись, Ольга была приговорена к 20 годам лишения свободы. Ее сожителя тоже признали виновным в истязаниях девочки. Что касается того злополучного дня, то следствие и суд сочли, что он не бил Дашу, однако и не помешал расправе над девочкой, не вызвал медиков ребенку, нуждавшемуся в безотлагательной помощи.
Кто виноват?
Как и многие подруги по несчастью, Ольга отбывает наказание в исправительной колонии № 4 в Гомеле. Поджидая ее в кабинете, отведенном для нашей встречи, пытаюсь представить, как может выглядеть и как станет вести себя мать, обвиненная в убийстве собственного ребенка.
Едва зайдя в кабинет, высокая крепкая женщина берет инициативу в свои руки:
— А можно задать вам вопрос? Для какой цели эта беседа?
Выслушав объяснения, Ольга кивает и начинает свою историю:
— Я не совершала то преступление, за которое отбываю наказание. Это преступление совершил мой сожитель. Но так как я мать, я должна была это предвидеть. Поэтому я отбываю наказание, не ропщу на судьбу, сожалею о многом и раскаиваюсь.
Выдав эту тираду, она сбивается на более привычный тон:
— Если бы другой мозг был, было бы с кем посоветоваться… Родители мои умерли…
— С сестрой? С подругой?
— Я старалась никогда не выносить сор из избы, у меня характер не такой. Да и не было душевных подруг – так, зайти посидеть. Помощи у сестры я просила, но меня не услышали. Ну, не захотели услышать… Мол, сама нашла мужика, сама и разбирайся.
— Где же вы его нашли?
— Ой, даже вспоминать не хочется. Я не знала, что человек может так быстро меняться. Я жила с другим, от него у меня было двое детей, вот эта девочка, которая погибла, и сын младший. Не сложилось у нас. Он выпивал, я этого не любила. У него компании постоянные, а у меня дети маленькие. Мне бы в милицию заявить, но скажут же, что семья неблагополучная. Я его выгнала, но он все равно не давал мне жить. Залетит, выбьет дверь, матами на меня… И я подумала: чтобы мне защититься, надо найти мужчину. Ну, чтобы он боялся. Это был его брат двоюродный. Он раньше заступался за меня. Этот родственник несколько месяцев был хорошим человеком, а потом перестал работать, стал пить и скандалить.
Самая счастливая мама
Ольга путано объясняет, что вынудило ее оставить новорожденную дочь в роддоме и как удалось вернуть ребенка:
— Мы были сильно поруганы с предыдущим сожителем, я, беременная ею, сломала ногу, у меня не было возможности ее смотреть. В ноябре он ударил меня ножом, а в декабре рожать. Забрала я дочек 6 и 7 лет и уехала домой. Ко мне соцпедагоги пошли, в холодильник лазили: а на что вы живете, чем кормите детей? А меня с работы уволили якобы за прогулы в ноябре. Я не прогуливала, просто первый рабочий день после больничного пришелся на субботу, вот я и не пошла. И мне сказали писать по собственному желанию или уволят по статье. Приехала я к себе, родила в декабре девочку и оставила в доме ребенка. Я не могла за ней ухаживать со сломанной ногой. Потом ее перевели в Борисов. Потом звонят: вашу девочку удочерили. Я была в шоке! Вернулся ко мне этот муж, я ему рассказала про эту беду. А через год приходит повестка в суд. Мы поехали, объяснили, что не отказываемся, хотим забрать. Я плакала, беременна мальчиком была. Собрала все документы. Родила мальчика в январе. А 21 января меня вызывают на комиссию, отдают эту девочку — и я самая счастливая мама в этой жизни!
Складывается впечатление, что Ольга избегает называть погибшую дочь по имени.
Опустив информацию о том, как женщина на сносях за месяц до родов могла возвращаться с больничного на работу, Ольга пускается в дальнейшее горькое повествование о жизни с беспутным и безработным скандальным сожителем. Упоминает о четверых детях, ни словом не обмолвившись, что старших девочек к тому времени у нее уже забрали:
— Вырванные годы! Жизнь превратилась в ад, стало всё немило. Звоню сестре: что мне делать? Та: выгоняй его! А я не могу, он не уходит. К сыну он вроде нормально относился. Ну как… Подхожу, а малыш пытается ручками прикрыться. Получается, он бил его, годовалого. А я же слепа! У меня же депрессия! – для пущей убедительности Ольга широко открывает глаза, а я мучительно пытаюсь понять, кого она мне сейчас напоминает. Потом осенило: в розовой косыночке, с челкой и большими голубыми глазами — она точь-в-точь как постаревшая, изрядно погулявшая Аленка с шоколадной обертки…
Никому не нужное дитя
— Утром, пока дети спят, пошли в магазин, — Ольга наконец приступает к рассказу о том дне, когда ее дочь была жестоко избита. — Приходим домой – а моя малышка обкакалась. А она тоже такая… психованная. Синдром дефицита внимания у нее. Если не уделяешь, закатывала истерику. С малым постоянно ругалась. Ей надо было, чтобы все было ей одной. А как же ее отучить жадничать? Конфетки ей побольше покупала. Столько выстрадал этот ребенок! Смотрю на нее и плачу. Жалко до боли в сердце. А когда начинает психовать, осталась детская привычка сидеть и вот так колыхаться, — Ольга качается на стуле взад-вперед, показывая, как именно делала дочка. – Не знаю, откуда, может, потому, что ее на ручках не держали в детдоме. А этого (имеется в виду сожитель) раздражало. Он вечно орал: Даша, сядь! Даша, сядь! А я ему: заткнись! Он ее по заднице как ляпнет! А я ему бачком по голове!
По словам Ольги, накануне у них снова случился безобразный скандал, сожитель даже порезал ей руки ножом, после чего она взяла малышей и сбежала к сестре, где якобы были старшие дети.
— Он на следующий день приехал туда. Сестра вызвала милицию. А я с перевязанными руками, морда синяя. Он забирает сына и уходит. А я же не могу с ним воевать, я его боялась до нервного колотуна! Милиционеры ловят его на дороге, отдают мне ребенка. А девочка осталась дома. Он звонит: я убью Дашу…
— То есть как это девочка осталась дома? – перебиваю, не веря своим ушам. – Вы оставили её с пьяным агрессивным мужиком и убежали?
— Ну да! Она осталась, потому что спала уже тогда! – Ольга снова делает большие, предельно искренние глаза. – Егорка не спал, вот я его и забрала… Ну вот, и я со спокойной душой потом вернулась. Утром сходили в магазин, я купила деткам всего, сожителю «чернила», покушать приготовила. Даша обкакалась, на горшок не пошла. Ну, это был конек у нее, назло сделать! – мне кажется или даже после стольких лет в голосе женщины звучит раздражение? — Я помыла ее как могла, с порезанными руками. Шлепнула пару раз. И все! А вечером я уехала и больше домой не приезжала. Дети остались дома. Мне бы утром домой приехать, а я поехала гулять…
Без руки помощи
На секунду женщина отводит взгляд, но тут же горячо заверяет:
— Я очень обожаю своих детей! Я про них никогда ни с кем не разговариваю. Это мои ангелы! Я их люблю всем сердцем. И тут мне говорят, что я убила! Я же точно помню, что я ее помыла, она потом весь день играла. Она захотела варенья, на кухне банку уронила. Я закрыла кухню. Вечером уложила обоих, с этим козлом поехали в кафе… Когда читала описание ударов, у меня волосы становились дыбом. Это надо было ею в футбол играть. Если бы я приехала домой, ничего бы такого не было.
— Но суд не нашел вины вашего сожителя в убийстве…
— Конечно! – ехидно бросает Ольга. — Я знала, что не совершала преступления, я очень надеялась на экспертизу, на следствие. Вот если бы кто-то протянул руку помощи… Скандалы, немыслимые побои, обзывания…
— Но вы же сами говорили, что не хотели выносить сор из избы. Вы заявляли ходатайство, чтобы пригласили свидетелей, которые подтвердили бы, что вы не могли убить ребенка, потому что были с ними?
— Ничего я не заявляла, успокойтесь… Я ничего не говорила, я надеялась на правосудие. Я виновата, что не приехала домой. Своей самонадеянностью я убила дите. Зачем мне надо было это кафе, эти подруги? Сидела бы дома, сопела в две дырки…
Сейчас о своих любимых детях Ольга знает мало. Говорит, старшая девочка уже работает в каком-то из магазинов Минска. Младшая живет у приемных родителей, получила специальность озеленителя. А вот о сыне Егорке ей вообще ничего не известно:
— Вроде в Жодино он, в интернате… Дочь ездила туда, но ее не пустили — документов не было, подтверждающих родство. Дали номер телефона, я звонила один раз, подняла трубку какая-то злая тетка…
Ольга уверена, что средняя дочь на нее сильно обижается:
— Она злится, когда я ей звоню. Видно, хочет упрекнуть, но не решается. Она меня не любит. Что ж… Я нанесла им столько травм. Я не подумала, как они будут жить без меня. Может, надо было бороться? Свидетелей не было, соседка с днями напутала, абы-что наговорила. Там очень закручено все…
Слушая путаный Ольгин монолог, пытаюсь отделить зерна от плевел, а правду — от лжи. Впрочем, ложь перестает быть таковой для человека, который сам уверовал в то, во что верить очень хочется. По всей видимости, Ольга напрочь вычеркнула из памяти и постоянные попойки, в которых сама принимала активнейшее участие, и «Роллтон» — практически единственную еду своих детей, и «работу» на трассе. Сейчас она выступает в роли жертвы обстоятельств, женщины, которой очень не везло с мужчинами.
— Раскаялась за всё, получила сполна! — продолжает она. — Я неудачница. Всегда иду и под ноги смотрю, а надо дальше смотреть, вперед…
