День освобождения Гомеля: правда об оккупации глазами бывшего узника и в архивных фото

Во дворце Румянцевых и Паскевичей работает выставка «829 дней». Имен­но столько длилась гитлеровская окку­пация Гомеля, 75-летие освобождения которого мы будем отмечать 26 ноября. В основе экспозиции — документы, ки­но- и фотоматериалы из фондов музея и частных коллекций. О тех трагических днях готовы рассказать и свидетели ужасов «но­вого порядка», чудом выжившие в невыносимых услови­ях. Одна из них — гомельчанка Инна Петровна Яковлева, малолетняя узница нацизма. Вместе с ней и научным сотрудни­ком Гомельского дворцово-паркового ансамбля Ольгой Шурпач журналисты городского журнала “Белка” посмотрели новую экспозицию.

Война. Начало

— Вы­ставка поделена на смысловые блоки, — поясняет Ольга Шурпач. — Начинает­ся с напоминания о 20 августе 1941 года, когда передовые части вермахта вош­ли в оставленный нашими войсками Гомель. Есть фо­тографии города, сделанные букваль­но за несколько дней до печального со­бытия. Многие снимки широкой публике представлены впервые.

Центральное место в этом блоке за­нимает копия немецкой карты аэро­фотосъёмки, где обозначен район го­рода,  подлежавший практически полному уничтожению с воздуха. В основном это центр с железнодорож­ным вокзалом и дворцом, в котором мы сейчас находимся. Правда, главной целью немцев был не сам дворец, а пе­реправы через Сож, по которым город покидали отступавшие советские во­йска и беженцы.

Вспоминает Инна Яковлева:

— В 1941 году мне было всего шесть лет. Мы, набегавшись на улице, уже со­бирались обедать, как мама сказала: началась война с немцами. 

Папу сразу призвали в армию, а мы остались. Жили недалеко от вокзала. Вскоре начались немецкие ави­аналёты, и я с соседскими детьми бегала смотреть на ма­ленькие точки в небе. Но когда сверху посыпались бомбы, всё вокруг стало взрываться, гореть и рушиться, ис­пугались даже самые смелые.

Бомбили немцы Гомель практически ежеднев­но, иногда по нескольку раз в день. И всё наш привокзальный район. Тогда мама решила увезти нас к брату в деревню Новые Дятловичи.

Вскоре мы узнали, что в Гомеле эва­куируют на восток мирных жителей. Вернулись в город, попробовали про­биться в вагон с беженцами… Но ку­да там! Брат мой младший в это вре­мя как раз корью заболел, и нас даже к эшелону не подпустили. Пришлось возвращаться в деревню. Но прожили там недолго, ранней осенью уже вер­нулись в город. Правда, дом наш раз­бомбили, поэтому жить мы стали на нынешней улице Чехова. То ли у знако­мых, то ли у дальних родственников.

Инна Яковлева

После прихода немцев уклад жизни горожан полностью изменился. Город оказался в глубоком немецком тылу, поэтому захватчики создали мно­жество органов власти: от биржи труда и коменда­туры до гестапо. Ольга Шурпач показывает карту тогдашнего Гомеля, на которой специальными значками обо­значены эти объекты. Среди них нема­ло поистине зловещих: например, де­сять мест, где фашисты массово каз­нили ни в чём не повинных гомельчан. Это районы нынешнего Лещинца, Сол­нечной, Давыдовки, окраина Новобели­цы. Отмечены и три существовав­ших в Гомеле еврейских гетто, в основ­ном в районе Монастырька. Правда, уточняет экскурсовод, на самом деле их было четыре. Одно гетто распола­галось в Новобелице, но где конкрет­но, установить пока не удаётся. По су­ти, гетто одновременно являлись всё теми же местами массовых казней. За два года оккупации фашисты уничто­жили в них более четырёх тысяч евре­ев. В основном детей, женщин, стари­ков. Всего же по данным чрезвычайной комиссии по расследованию престу­плений фашизма, которая действовала в Гомеле сразу после его освобожде­ния, немцы расстреляли, повесили, со­жгли заживо почти 30 тысяч гомельчан из числа мирного населения.

Практически сразу после оккупации в Гомеле появился и печально извест­ный пересыльный лагерь Дулаг-121, располагавшийся на месте нынешней площади Восстания. В фондах есть воспоминания Павла Губина, одного из немногих советских военнопленных, выживших в том аду. После войны он написал показания-воспоминания и по памяти составил план лагеря (план то­же представлен в экспозиции — прим. ред.), отметив места, где хоронили красноармей­цев, умерших от холода и голода, бо­лезней, замученных и расстрелянных фашистами. Как уверяют исследовате­ли, по самым приблизительным подсчё­там за годы войны в Дулаге-121 погиб­ло более 100 тысяч человек. По словам оставшихся в живых свидетелей, иногда в день приходилось хо­ронить по 200, а то и 300 человек.

Вспоминает Инна Яковлева:

— Немцев я впервые увидела в Новых Дятловичах. На первый взгляд, люди как люди, некоторые нам даже улыбались, руками махали. А по­том подожгли хлебное поле у деревни. Какая-то колхозница не выдержала, бросилась к одному из них. Мол, что ж вы творите, это же хлеб! А он глянул сквозь неё, поднял автомат и полоснул очередью… Вот тогда многие поняли, что за цивилизованные «гости» к нам пожаловали.

Хотя в первые дни оккупации нем­цы вели себя сдержанно, да­же снисходительно. Дескать, чего их, этих русских, бояться. Мы с друзьями часто бегали к концлагерю в центр города, хлеб пленным носили. В один из таких ви­зитов я увидела папу, который, как оказалось, то­же попал в Дулаг-121. Мама со­брала самые дорогие вещи в доме, договорилась с кон­воирами и каким-то чудом «выкупила» его.

Папа был неплохим механиком, ремонтировал ча­сы. Тем и жили. К нему многие обращались, да­же немцы. Расплачивались чаще про­дуктами, но иногда и марками, и со­ветскими рублями, даже карбованца­ми украинскими.

А вот евреев и коммунистов окку­панты не жаловали с самого начала. Рядом с нами по соседству жили две сестры-еврейки. Их выдал полицай, ко­торый проживал во второй половине нашего дома. Девушек увели, и больше мы их никогда не видели.

Отношение к местному населению у немцев изменилось после поражения под Москвой. И чем хуже шли их дела на фронте, тем безжалостнее они к нам относились. Даже де­тей не жалели.

Помню, как-то играли во дворе. Вдруг вбегают мама с бабушкой, хва­тают меня, сестру, брата и волокут в огород. Там разбрасывают бурт заго­товленной на зиму картошки, кладут нас вместо неё, накрывают какими-то досками и снова засыпают картош­кой. При этом строго-настрого нака­зывают быть тише воды, ниже тра­вы. Через какое-то время слышим голо­са рядом, мужской и женский. А бра­ту маленькому невмоготу, вот-вот за­ревёт. Так мы ему рот какой-то тряп­кой зажали и лежим, не дышим. Вско­ре нас мама «освободила». Оказалось, кто-то из соседей предупредил её, что немцы вместе с полицаями отлавлива­ют по городу малых детей. Зачем — никто не знал. Вот мама и спрятала нас от греха подальше. И вовремя, по­тому что сосед-полицай за нами при­ходил. Но мама сказала, что отправи­ла нас в деревню. После этого несколь­ко дней из дому на улицу носа не показывали, пока всё не утихло.

Подполье и немецкое рабство

Следующий блок экспозиции рас­сказывает о гомельских патриотах-подпольщиках. Многие знают об их ге­роических подвигах: взрыве дома, где шло собрание гитлеровских офицеров, подрыве электростанции, диверсиях на железной дороге и в железнодорожных мастерских. Меньше известна их агитационная детяльность, как до населения доносилось истин­ное положение дел на фронтах.

— Ведь в оккупации самое страш­ное — неизвестность, — поясняет ра­ботник музея. — Немцы в шап­ку не дремали, старались убедить мест­ное население, что они пришли всерьёз и надолго. Врали, что и Москву уже взя­ли, что Красная армия полностью раз­громлена, а Сталин и всё советское ру­ководство за Урал сбежало. С позиций сегодняшнего дня даже трудно пред­ставить тот информационный вакуум, в котором оказались люди, оставшие­ся на оккупированной территории. По большому счёту, не верить фашистской пропаганде у населения причин не бы­ло. Ведь один миф советской пропаган­ды захватчики уже развеяли. О том, что Красная армия быстро разобьёт любо­го врага на его же территории. А нем­цы за три месяца с боями от Белостока почти до Москвы дошли.

Площадь Ленина после освобождения

Вспоминает Инна Яковлева:

— Папа, когда из лагеря вернулся, тоже иногда недобрым словом о совет­ской власти отзывался. Вот, мол, дра­панули, а народу что делать? Куда ни глянь — всюду немцы со своими поряд­ками. За нарушение которых одно нака­зание — расстрел. Так что выживали, кто как мог. И семьи ведь кормить надо было, и детей растить, и за стариками ухаживать. Не ложиться же живы­ми в могилу. Мой отец и нем­цам часы чинил, и с полицаем-соседом в неплохих отношениях был. Только не спасло нас это от немецкой каторги…

Когда в городе стали листовки появ­ляться, где говорилось, что немцев от Москвы отогнали и Красная армия на­ступает, настроение у народа поме­нялось. Уже тогда многие стали ве­рить, что наши вернутся. Папа тоже приободрился. И не только он. Со вре­менем люди поняли, что если немцы и полицаи лютовать начинают, значит, дела их на фронте — швах! А лютова­ли они всё чаще.

Осенью 1943 года из листовок подпольщиков мы уже знали, что, раз­бив немцев под Курском, наши войска освобождают один город за другим. И фронт всё ближе к Гомелю подбира­ется. Вскоре опять начались бомбар­дировки. На этот раз город «утюжи­ли» уже самолёты с красными звёзда­ми на крыльях.

В один из октябрьских дней к нам в дом ворвались немцы и приказали соби­раться. Брать разрешили только са­мое необходимое. Сгрузили вещи на самодельные салазки, вышли на улицу, а там народу — как на демонстрации. Всех пригнали в центр города, мужчин отвели в одну сторо­ну, женщин и детей — в другую. Так мы снова расстались с отцом.

Нашу колонну, которая по пути пополнялась новыми людьми, повели в сторону Речицы. Идти по размытой осенними дождями дороге, да ещё та­щить за собой санки с вещами было трудно. Но отставать тоже было нельзя. Всех, кто не мог идти, конвои­ры пристреливали на месте. Вместе с нами по дороге двигались отступавшие немецкие части.

Мы сначала понять не могли, с чего это они на машинах, а плетутся вместе с нами вперемежку. Всё стало ясно, когда над дорогой поя­вилось несколько советских самолётов. Они пролетели буквально над нашими головами. Не ре­шились лётчики своих бомбить, а немцы этим пользовались…

Инна Яковлева (в центре) с братом и сестрой. Германия, 1945 год

Вспоминая тот скорбный путь в Германию, Инна Петровна и сейчас с трудом сдерживает слёзы. Ведь несколько раз она, совсем дев­чонка, оказывалась на волосок от смерти.

В чужой стране почти два года батрачи­ла с мамой, братом и сестрой на зажиточного немецкого крестьянина. К русским рабам ХХ века он относился сносно, даже сочув­ственно. Что до сих пор не даёт ей по­коя. Потому что Инна Петровна всё не найдёт ответа на вопрос: как могут од­ни и те же люди быть сочувственными и даже добрыми, а, надев солдатскую шинель, тут же превращаются в зве­рей в человеческом обличье? Пока от­вет только один: это самый обыкновен­ный фашизм.