Воспоминания записаны в 2007 году со слов моей бабушки Бусел Марии Максимовны, уроженки деревни Дуброва Светлогорского района. Во время Второй мировой войны она вместе с другими односельчанами была угнана на работу в Австрию. Не ищите здесь документальной точности и хронологии, ведь эти события хранились в ее памяти почти 65 лет.
«Погрузили нас в эти вагоны и повезли…»
Забрали нас 2 ноября 1942 года. Родные голосили на всю деревню. Из Дубровы везли до Паричей на лошадях в сопровождении четырёх полицаев. Было нас человек десять, уже точно не помню. В Паричах пересадили на машину и повезли в Бобруйск прямо к железной дороге. Там стояли вагоны-товарняки, их еще называли «телятниками» – для перевозки скота. Много людей свезли к станции из других деревень. Столько крику было, голосу. Наши дома отплакали, а здесь уже местные жители… Погрузили нас в эти вагоны и повезли.
Ехали очень долго. Вот, смотрим, идет поезд вперед, а потом – назад. Может дорога была повреждена, может еще что. Прибыли в Австрию. Название по-немецки написано. Я в 39-м году уже закончила семь классов, даже в конторе учетчицей работала. А немецкий с пятого класса учили, так я с большего понимала… Проехали еще немного, читаю «город Линц». Вот здесь нас уже и высадили.
«Это ведь сестра наша, возьмите и её»
Определили в какой-то лагерь за проволокой, провели санобработку. Вшей было море! Находились мы в этом лагере на карантине. Потом стали отбирать на работу: приходили из разных организаций и просто люди, которым рабочие нужны. Поставили нас как-то в шеренгу, а немец ходит и выбирает себе работников. Как раз всех, кто из Дубровы, и выбрал. Только Катю не взял. Наверное, потому что была она маленькой и худенькой. Катя заплакала, и мы вместе с ней: «Это ведь сестра наша, возьмите и её». Он подумал и говорит: «Ну ладно, возьму».
Везли на машине, с нами еще девушки из Брянска были. Проехали большой железный мост через Дунай. Трамваи там ходили, автобусы… И вот за этим самым мостом дом стоял, кажется, трехэтажный. Окна большие помню. Завели в просторный зал, в котором была дверь в комнату поменьше, и еще кухня отдельно. В этом здании, видимо, был ресторан когда-то. Там стояли длинные столы и деревянные койки двухъярусные. Нас по две на каждую распределили: две на первом ярусе, две – на втором.
«А мы нарочно громче топаем»
Оказалось, что работать нас взяли на Главпочтамт города. Очень большое здание было. Кого-то взяли уборщицами, других – в столовую. А я и еще несколько моих подруг работали грузчиками. Вчетвером грузили уголь на телеги, дрова, шкафы, сейфы разные – все, что для почты нужно…
Помню, выдали нам сапоги на большой деревянной платформе. Они очень стучали, особенно, когда по мосту идешь рано утром. Наверное, весь город слышал, как мы на работу да с работы ходим. А мы еще и нарочно громче топаем!
Кормили какой-то баландой. Бульбину в мундирах дадут, кусочек хлеба маленький, морковь квашенную. У нас я такого не видела, а там морковь квасили, как огурцы. Вот такая еда. Суп пустой, манки немного всыплют, чтобы белее был, и все. Ну и работаем, кто куда попал. В столовую посудомойки нужны были и картошку чистить. Катя Микитова (маленькая) как-то сразу в столовую попала, вот ей там уже и лучше было…
Ходили, просили карточку на хлеб. Была карточная система, без них можно было только серьги и бусы купить, если марки есть. А откуда они у нас? В месяц, может, и платили три марки…
Повидло из жестяной банки
Почти год работала грузчиком. А потом открылся концлагерь, много бараков было. Там жили все, кто работал на почте, всяких национальностей люди: чехи, голландцы, французы. Шофёрами были французы и голландцы особенно. Лагерь находился в другом конце города, на Ленауштрассе (воспроизведено на слух – прим. авт.). Меня, Катю Антонову и еще девушку из Брянска взяли работать в столовую лагеря. Там мы уже поднялись – не голодали. Есть давали и сами хозяева, и мы втихаря брали. Отправят в кладовку за продуктами, а мы… нашли там большую жестяную банку с повидлом, высокую такую. Они и у нас потом были, после войны. Вот. А в этой банке – ложка. Мы по очереди ели это повидло. Брали немного хлеба, чтоб хозяева не видели, и ели с повидлом. Одна стоит на стрёме, а вторая ест, потом менялись. Наедимся этого повидла…
Кухаркой работала молодая девушка, сирота. Она очень хорошо к нам относилась. А столовой заведовали муж и жена. Кухарка бегала радио слушать. А потом хозяйка и меня звала слушать. Но я побаивалась. Была у меня лента красная, так хозяин все говорил: «Ты коммунист, Мария, коммунист…» А я что? Говорю: «Какую нашла, такую и завязала…»
Штопали чулки и носовые платки
Однажды хозяйка мне сказала: «Ты не будешь больше на кухне работать». Я испугалась: «За что? Что я не так сделала?». Она говорит: «Ты будешь стирать, штопать и продавать обеды». Спрашиваю: «Как я буду продавать? Я же по-немецки разговаривать не умею». Она отвечает: «Все написано в меню: какие карточки вырезать, цены. А сколько стоит пиво, ты и так запомнишь…» Вот и весь разговор. Стала продавать обеды, штопать и стирать.
Они там всё штопали. Не выбрасывали даже порванные чулки. Заштопают так, что и чулка не видно. То ли они такими экономными были, то ли потому что война была. Не знаю. Однажды хозяйка мне принесла рубашку своего мужа, а в ней полностью вытрепан воротник. Дала нитки в цвет и специальный грибок для штопки. Я сидела день у окна и штопала, пока люди обедали.
Штопать меня когда-то научила одна женщина в Дуброве. Дом у них сгорел, пока строили новый, жили у нас. А та все время штопала и мне говорила: «Учись, Маруся! Тебе еще пригодится в жизни». Я тогда еще в школу ходила. Никогда не штопала. А вот теперь вспомнила, когда рубашку дали. И я день промучилась, но сделала. Приутюжила, свернула эту рубашку и отнесла к ним в комнату и положила в шкаф.
Назавтра идет хозяин, и в этой заштопанной рубашке. Я вытирала столы после обеда. Он мне: «Мария, ком, ком! Ты замужем?». «Нет, – отвечаю, – я еще молодая…». «А почему так хорошо штопаешь? Браво, браво, Мария!».
После этого случая ну я и попоштопала! Платок носовой штопала, полотенце штопала – все подряд!
«Не голодаю, но все равно ненавижу этих паразитов»
В 1944-м привезли в Линц еще людей из Дубровы и окрестных деревень, даже тех, кто в возрасте уже был. Помню, Иван Максимов из Притыки приехал, Катя Аниськова с матерью…
Однажды пошла я на базар, который русские устроили. Интересно было, что же там? Встретила там всех наших. Расспросила про своих родных, а никто толком ничего не знает – может, живы, может, и сгорели… А сами голодные все, грязные, оборванные. Мы им потом в лагерь со столовой еду носили, которая от обедов оставалась. Что уже мы их попокормили! На свой страх еду таскали. А они, Бог ты мой, черные-черные!
Был среди моих односельчан один хлопец, который добровольно поехал в Германию. Откуда у меня его адрес был, не помню. Наверное, из дома прислали, т.к. три моих письма с фотографиями до родителей дошли. Когда хозяина, который нас на работу взял, на фронт забрали, он наши письма в Россию [СССР] и отвез. Ну, вот значит, написала я этому хлопцу письмо: «Я не голодаю, но все равно ненавижу этих паразитов (фашистов). Очень хочется домой…»
Письмо проверила цензура, и забрали меня в гестапо. Показывают мне его. «Зачем писала такое?» – спрашивают. «Я узнала, что всех родных сожгли…», – отвечаю. Раза три ударили меня по лицу. Потом повезли в женскую тюрьму. Там и полячки были, и француженки, и украинки… Две ночи переночевала, а потом посадили в камеру-одиночку: ни стула, ни кровати, одно ведро… Ни воды, ни еды. И присесть нельзя, только стоять можно. Была я там где-то неделю. Одна дежурная немка (говорили, что она сама сидела в тюрьме) приносила на ночь одеяло и поесть, а утром все забирала, чтобы не видели… Ну вот, посидела я трохи, и выпустили из «одиночки». Сказали, чтобы больше такое не писала. А могли и в концлагерь отправить.
В тюрьме история была. Сидела с нами украинка, которая закрутила роман с финном, и забеременела от него. За это ее и посадили. Как-то утром она говорит нам: «Девочки, что-то будет мне. Я обмочила постель!» И смеется. Ей и говорит одна женщина: «Тебе будет что-то хорошее». А на третий день украинку и вправду выпустили из тюрьмы. Вот уже она радовалась: «Хорошо, что я обмочилась, ой, хорошо!..»
Через месяц и меня выпустили. Пришла к хозяевам, объяснила, что да как…
«Эх, девочки! Кончилась сегодня война!»
Когда американцы начали бомбить город, нас освободили. Бомба попала прямо в барак, в хозяйские комнаты. Хозяйка сильно Гитлера ругала. Говорила, что до того, как немцы заняли Австрию, они очень хорошо жили…
После освобождения пошли мы снова в город, в ту комнату возле моста, где раньше жили. Освобождали нас американцы. Пришли они с гармошкой, хорошо по-русски говорили. Мы удивлялись. А они ничего не объясняли. Говорили, «это длинная история…» Выселили нас из барака, т.к. мост был рядом, могли взорвать.
Через недели две посадили нас на пароход. Мы рады-рады! Думали, что домой повезут. По Дунаю немного проплыли и все – на берег. А там уже русские были. Стоят советские солдаты возле небольшого деревянного моста, где маленькая речушка в Дунай впадает. Говорят: «Эх, девочки! Кончилась сегодня война!». 9 мая было…
Солдат мы этих на радостях расцеловали! Но на мосту находиться было нельзя, и мы пошли дальше. Встретили других освобожденных рабочих. Украинцы там были разных возрастов. Мужики у бровара 70 подвод с лошадьми взяли! Доехали мы на них до Венгрии. Там у нас лошадей забрали и расселили по хатам. Вот выделили нам комнату, взяли мы сено и на полу спали. Ели… Что ели? Перловый суп, крошку хлеба, немного сахара да фасоль черную. Так и жили. С тех пор фасоль эту ненавижу.
Дорога домой
Осенью начали отправлять домой по областям. Нашу Полесскую область где-то в сентябре взяли. На машинах довезли до Львова. Ссадили возле железнодорожного вокзала. А у нас – ни денег, ни документов. Что делать – не знаем. Стоим и плачем. Подошел человек и спрашивает: «Девочки, чего же вы плачете?». Мы рассказали. Он и говорит: «А вы хоть знаете свои станции?». Кто что сказал, а мы с Параской Захарьевой говорим: «Нам в Шатилки». Он: «Вот товарняк. Уголь в Ленинград везем. Залазьте на платформу, только на низкую не идите».
Мы свои клуночки взяли и полезли. К вечеру поезд остановился на какой-то станции. Солдаты подошли: «Не шушукайтесь! Здесь такие банды действуют! Скоро стоять будем на станции Шепетовка, так чтобы ни звука не было, а то скинут бандиты вас!» Мы и замерли.
Приехали в Шатилки. Дядьку (начальника поезда – прим. авт.) почти расцеловали!
«Ну, теперь идите, если знаете куда, если дома ваши остались…», – сказал он нам на прощание.
Пошли мы пешком в направлении Великого Бора. По пути догнал нас солдат на велосипеде. Спросил, откуда мы. Расспросил, и дальше поехал. Потом узнали, что он в Дуброве людям рассказал, что идут в деревню две девочки – черненькая и беленькая. Там и догадались: это Маруся с Параской идут. Встретили нас в Заречье (деревня возле Дубровы – прим. ред.).
Пришла я домой, узнала, что брат Иван застрелился… С войны он жив был, а потом косили на поле, автомат нашли. Он его открывал и выстрелил в себя. Прямо в сердце.
Пришла… Хаты нашей нет. Только Дунина (соседки) стоит. Мамин дядька Яков отдал свой сруб. Батька прикрыл его сверху. Окон нет, одна только «шибочка» была. Мама больная лежит – малярия. Я – в голос!..
***
Бабушкины родители прожили после войны еще несколько десятков лет. Сама бабушка Мария прожила почти 85 лет. Ушла из жизни 12 мая 2008 года.
