В Гомеле старожилы улицы Белорусской вспоминают, как «деревня» превратилась в город

Писать об улице, на которой родился и вырос, просто и сложно одновремен­но. Вроде всё и всех знаешь, многое пом­нишь, ещё о большем слышал. Садись и пиши. Но всегда есть вероятность ска­титься в субъективизм. И тогда рассказ о родном сердцу уголке рискует превра­титься в собственное жизнеописание. Выход из такой ситуации один — обра­титься за помощью к старожилам, кото­рые помнят, как на карте Гомеля появлял­ся район частной застройки, ныне извест­ный по улицам Белорусской, Светлогор­ской, Пинской, Мозырской. Который на­чинался у 3-й школы, а другим концом упирался в Речицкий проспект (до не­давнего времени — одноименное шоссе). И вот тут поджидал не очень радостный сюрприз. Как оказалось, тех, кто сразу после войны начинал заселять городскую окраину, практически не осталось, пишет городской журнал “Белка”. На родном Пе­сочном проезде их вообще нет: самые «древние» лишь на какой-то пяток лет старше меня.

Улица Белорусская в наши дни

К счастью, на соседней Белорусской улице до сих пор живёт и здравствует Ва­лентина Никифоровна Семёнова, которой в этом году исполнится 83 года. Читате­лям это мало о чём говорит, но для меня… Это же тётя Валя! Которую знаю столько, сколько помню себя. Для тёти Вали, дру­жившей с моими родителями, я никогда не стану Александром Вячеславовичем, а был и навсегда останусь «славкиным» Сашкой. Учитывая эти обстоятельства, думаю, читатель простит мне некоторые ремарки, которыми я намерен сопрово­ждать рассказ Валентины Никифоровны.

Старожил Белорусской — Валентина Семёнова у своего дома

— До войны мы жили в Мильче. Бать­ка был путевым обходчиком, мама — де­журной по станции, — достала старый фотоальбом тётя Валя. — Незадолго до войны в нашем доме случился пожар. Сгорело всё подчистую, одни головешки остались. Мы переселились жить в буд­ку дежурного по станции. Начали стро­ить новый дом. Сруб сло­жили, как началась война. Когда немцы подходили к Гомелю, всё местное началь­ство, в том числе и партийные, в эваку­ацию подалось. У нас на улице Остров­ского родственники жили, а у них глава семейства какой-то пост в партии зани­мал. И они драпанули. А нам предложили в их доме пожить. Не знаю, может, из жалости, а может, чтоб за имуществом приглядывали. Всё равно спасибо. Про ок­купацию говорить не буду, столько уже про этих извергов говорено, вспоминать не хочется.

Зато когда пришли наши, радость была великая. Но для меня недолгая. Как-то подобрала на улице блестящую железяку, в руках повертела, тряхнула, а она как бабахнет. Мне живот оскол­ками посекло и кисть левую развороти­ло. Лечили в госпитале, что в Новобе­лице. Тамошние врачи выходили меня и руку сохранили. Правда, вместо левой кисти культя осталась. Но и на том спасибо. Взорвалась бы при немцах, никто бы лечить не стал.

Вскоре в город вернулись эвакуирован­ные родственники. Поблагодарили за то, что хату им сберегли, и сказали выме­таться. А куда? Тот дом, что до войны в Мильче строили, немцы по брёвныш­ку разобрали для каких-то своих нужд. Возвращаться назад в станционную буд­ку? И тут мама узнала, что на пустыре за 3-й школой государство участки под строительство раздаёт. Но не всем же­лающим, а только тем, кто воевал, или семьям погибших солдат. А отец-то наш с войны не вернулся. Да и я считалась ин­валидом её, проклятой. Вот нам пять со­ток и выделили…

— Когда мы первый раз пришли посмотреть на выделенный нам участок, тут было всего два строения. Из каких-то по­лусгнивших досок и подгоревших брёвен сколоченная времянка твоих деда и бабы и недостроенный дом, где жили цыгане. Мы даже сначала не поняли, что это дом: стены есть, а крыши нет. Дя­дя Мартын и не торопился её ставить, собрал обыкновенный цыганский шатёр, и на этом всё. Еду его жена, тётя Сера­фима, готовила на костре во дво­ре. Каждый год, как только становилось тепло, наша улица напоминала цыган­ский табор. Цыгане на телегах и кибит­ках съезжались к дяде Мартыну со всего города и с ним во главе отправлялись ко­чевать. Правда, когда советская власть это запретила, выезды прекратились…

Я тоже помню дядю Мартына. Не знаю, был ли он цыганским бароном, но что авторитетом пользовался беспрекос­ловным — это точно. К нему частенько наведывались «не наши» цыгане решать спорные вопросы. Фигурой дя­дя Мартын был очень колоритной. Я да­же подозреваю, что образ знаменитого Будулая с него списан. Такая же густая серебристо-смоляная борода, шляпа на голове в любое время года и неизмен­ный широченный кожаный пояс под жи­леткой. Он тоже воевал, только не в раз­ведке, как киношный герой, а в партизан­ском отряде.

В День Победы нашу улицу, как и прилегающие к ней, буквально заливал блеск от сверкавших на солнце медалей и орденов. Они бы­ли почти у каждого, даже женщин. Тог­да особого значения этому не придавали, ведь после окончания войны прошло чуть больше двадцати лет.

И только спустя много лет разговор с тётей Валей открыл глаза на очевидное: мне повезло родиться, жить и воспитываться среди са­мых настоящих героев. Которые никогда не выпячивали своё славное прошлое, ко­торые в обычные дни могли быть тихи­ми и скандальными, угрюмыми и балагу­рами, больными и даже запойными. За­то ежегодно 9 мая они становились сол­датами, партизанами, подпольщиками. Теми рядовыми патриотами, о подвигах которых мы, пионеры и октябрята, чита­ли в книжках.

— Для строительства дома государ­ство нам выделило помощь, которой хватило на то, чтобы постро­ить временный домишко, который ско­рее напоминал баню. Радовались и это­му, жить-то где-то надо было, хоро­ший дом ведь в одночасье не построишь.

Между прочим, все дома на наших ули­цах строились по единому плану. Быва­ло, в гости к кому приходишь и уже зна­ешь, где спальня, где кухня, а где зал. Со стройматериалами было туго, достава­ли их кто где мог. В основном на «тол­кучке», где потом вырос завод тор­гового оборудования. Туда регулярно по выходным приезжал на подводе какой-то ушлый деревенский мужичок. У него и по­купали кто доски, кто тёс, кто брёвна. Потихоньку улицы застраивались, у них появлялись названия. Белорусской наша стала не сразу, поначалу была имени Бул­ганина. А ещё раньше Песковатой. Пото­му что земли здесь — только на штык лопаты. Дальше сплошной песок. А ваш проезд именовался 1-м Песковатым…

Сегодня уже никто с уверенностью не скажет, почему на Песочном проезде дома строились толь­ко по одной стороне. В любом случае, та­кая планировка не пошла ему на поль­зу. Помню, бабушка ча­стенько ворчала на то, что жители соседней Бело­русской улицы имеют два входа. «Парадный» у них был на своей улице, а «чёрный», через неболь­шие калитки или просто дырки в заборе, на Песочном проезде. Городские власти тоже не баловали его вниманием: весной и осенью здесь такая грязь стояла, что двигаться можно бы­ло исключительно вдоль заборов. Да и то с трудом.

Пару лет назад проезд, как и все бли­жайшие улицы, наконец заасфальтировали. Гря­зи стало меньше, зато машин в разы боль­ше. Как с горечью заметила тётя Валя, в 60-е годы хозяевами этих улиц были де­ти, а теперь — автомобили.

Песочный проезд сегодня в асфальте

— Конечно, на первых порах жизнь в нашем районе была не сахар. Ближай­ших магазинов всего два, один — «цыган­ский» на Октябрьском проезде, другой — гастроном у кинотеатра «Октябрь». С одной стороны, там, где сейчас Хмельницкого, текла в сторону Сожа канава, в которую все сбрасывали му­сор. С другой стороны было поле, отту­да постоянно дул ветер, поднимавший тучи пыли. В начале 60-х здесь хрущёвки строить начали. Тогда же впервые за­говорили о том, что наши дома будут сносить. Сколько мне было? Лет 25? Скоро 85 исполнится, а нас всё сносят.

Но, может, это и к лучшему. По мо­лодости мы, конечно, хотели в кварти­ры переехать. Не надо дров и брикет на зиму заготавливать, воду из колонки та­скать, керосин покупать. Но сейчас ду­маю, что если бы это случилось, нече­го было бы вспоминать. Ведь как друж­но и весело мы жили! И работали, и от­дыхали вместе.

Когда ваш старый дом сгорел, новый всем миром твоему деду строить помо­гали. И так каждому, кто здесь участок получал. Вспомни: вы ж, малые, в любой двор могли зайти и воды попить. Ищешь вас, бывало, к обеду, зайдёшь к дядьке Мартыну — а вы там все, человек де­сять, вповалку на полу спите. Хата у них большая была. И тётка Серафима успо­каивала: не волнуйся, мол, всех накорми­ла. Набегались, пусть поспят.

А танцы какие мы на улице устраива­ли под аккордеон! Благо кавалеров хва­тало. Там, где сейчас проспект Октя­бря, напротив моторемзавода, шко­ла механизаторов была. Парни учились взрослые, самостоятельные, армию про­шедшие. Вот и ходили к нам эти ком­байнёры и трактористы, невест при­сматривали. А мы женихов. Бывало, разоденемся во всё новое, причёски сде­лаем, а с кавалерами босиком танцуем, туфель жалеем. Но ребят это не сму­щало, они сами в основном в кирзовых са­погах с отворотами ходили. На таких танцах я Володю своего встретила, с которым полжизни прожила.

В 50-е даже на танцах обувь берегли

Но больше всего запомнились празд­нования Дня Победы. Тогда столы пря­мо на улицах выставляли, каждый вы­носил всё, что из съестного припрята­но было. И гуляли допоздна все вместе, русские и евреи, цыгане и белорусы, по­ляки и украинцы. Никто никого ни по национальности, ни по доходу не де­лил. Все как одна семья жили. Разве ж в этих бетонных коробках такое возмож­но? Да и на улице тоже… Время такое, нынче каждый стал сам по себе.

Ох, правы вы, тётя Валя, сто раз пра­вы. Помнится, в былые годы поздней осенью и ранней весной вся улица че­рез соседские огороды просматривалась чуть не до самой КЭЧ, что на месте ны­нешних «офицерских» домов на Чкалова была. Теперь из-за каменных заборов со­седского двора не разглядишь. Да и жи­вут в этих дворах по большей части те, кто слыхом не слыхивал ни про Песко­ватый проезд, ни про «речку-вонючку», ни про еврея Зяму — мастера по забою и разделке свиней. Для них уже не су­ществует понятия «поехать в город». Именно так до сих пор говорят коренные жители этого района, поскольку долгое время к городским они себя, несмотря на прописку, не относили. Да и какие ж мы были городские, если чуть не в каж­дом дворе кудахтали куры, орали во всё горло петухи, мычали коровы, хрюкали и визжали поросята.

Ничего этого уже нет. Да и сами ули­цы на когда-то забытой Богом окраине давно превратились в воспетые Юрием Антоновым улочки, чудом сохранивши­еся практически в центре большого го­рода. Так в душе каждого, кто здесь ро­дился и жил, на всю оставшуюся жизнь со всеми её бедами и радостями сохра­нилась нежность и любовь к этому па­триархальному уголку малой родины.