Володя не любит, когда его называют отшельником: звучит громко, а смысла не отражает. «Философ» ему тоже не нравится: «Сейчас один умнее одного. Люди себя понять не могут, а их пустыми словами засыпают». Мы невольно думаем над ярлыком, который мог бы ему подойти, — так привыкли. Мужчина только улыбается: «Я Володя. Человек, который живет на земле. Разве этого мало?»

Мы останавливаемся за пару километров от деревни — дальше дорога никому не нужна. В поле застывает потерянная лисица и долго таращится на нас: явно никогда не видела людей без велосипеда и телогрейки. Из снега торчат дома, но дыма из труб нет. Вокруг сплошные деревья и не запачканные цивилизацией сугробы, с которым хорошо контрастирует густая борода единственного в округе человека.

Володька

Володя указывает тропинку, ведет через заснувшую на зиму речку. Это самый обычный белорусский пейзаж — равномерный и одноцветный, но легко узнаваемый. Володя останавливается перед кладбищем.

— Меня как-то спрашивали, не страшно ли мне ночью мимо кладбища ходить. Не страшно. Мы с ним прекрасно уживаемся и друг другу не мешаем, — широко улыбается простой, но совершенно не похожий на ровесников белорусский мужик. У Володи ясные карие глаза, лохматая борода, захваченная сединой, и легкий, но уверенный шаг.

«На земле» мужчина уже больше 15 лет. Живет посреди заброшенной деревни в самом скромном районе страны — Шарковщинском. Живет один — других людей в радиусе нескольких километров давно нет. На вымышленной границе хозяин поставил табличку «Ковали сады. Школа „Счастье“». Здесь он сам себе президент.

Девяностые

Историю Володиной жизни можно уместить в 60 секунд — или развить до большого романа о человеческих переживаниях и поисках себя. Родился здесь, в Ковалях. Потом переехал в Глубокое. После школы поступил на юрфак БГУ. Немного поработал в прокуратуре, но быстро разочаровался и открыл свое дело. Это была самая обычная жизнь без серьезных потрясений, но счастья она не приносила.

— Меня с детства тянуло к свободе, к земле, а так меня в те годы ничего конкретного не привлекло. Мама предложила пойти на юрфак, я и пошел. Не лежала у меня душа, но я человек такой. Пошел, да и все тут, — скромно улыбается Володя.

— А если бы не родители, чем бы занимались?

— Не знаю. Может, водителем автобуса бы пошел. А еще меня в лесотехнический техникум звали. Тоже интересно было, но было обидно после восьмого класса из школы уходить: учился я хорошо.

На последних курсах университета парень перевелся на заочку и уехал в полоцкую прокуратуру, чтобы хоть что-то делать: переписывать конспекты и просиживать штаны на парах ему казалось делом бессмысленным. Работа в органах в девяностых годах была довольно своеобразной — начинающего юриста хватило всего на полгода. Володя написал заявление «по собственному» и решил заняться чем-то более понятным и однозначным — возить в Россию картошку, например.

— Загружал в Беларуси фуры и отправлял в Россию. Было нормально, но закончилось все быстро. Как-то мне нужно было отгрузить очередную партию, я занял денег и поехал.

В России мне навешали лапши, дали всего $500 и пообещали отдать все в следующий раз.

Я снова занял, привез еще две фуры — с картошкой и вином. Естественно, ничего мне не отдали. К этому моменту я уже был должен около $10 тыс. — на те времена сумасшедшие деньги. После этого я и решился уехать. Это как удар по голове был. Нельзя сказать, что это стало причиной. Это скорее стало толчком.

С долгами Володя рассчитался только несколько лет назад — все это время он ежемесячно выплачивал своему бывшему соседу по паре копеек. Недавно мужчина увидел этого человека по телевизору. «Выглядит он хорошо, глаза счастливые, а значит, зла на меня не держит. Что ж делать, так случается», — разводит руками эмоциональный, но скромный белорус.

Хата

Мы идем по едва протоптанной тропе. За пару сотен метров до ближайшего дома в землю вкопана пара березовых бревен. Володя поставил их, чтобы в темное время суток проще было находить дорогу домой: в таких местах свет из окон не обдает прохожих домашним уютом, не зовет и не направляет.

На горизонте появляется несколько домов. Володя останавливается и медленно очерчивает рукой окрестности. «Вот с этого места мы и живем. Вот это мой дом. Хата — это только для тела», — показывает на заснеженные поля, замерзшую речку и качающиеся деревья хозяин.

Мы подходим к Володиному дому. Вокруг тихо, пусто, почему-то уютно. Каждые пару десятков метров мужчина останавливается и рассказывает о незначительных для вас, но очень важных для него жизненных подробностях.

Сейчас Володя живет в маленьком деревянном доме, частично утепленном соломой. В родительском доме, который стоит по соседству, он провел только одну осень, а потом перебрался сюда.

— Когда я только переехал, тут жила одна бабуля. Мы с ней и сеяли вместе, и работали, а потом я предложил в одну хату переехать: и протапливать проще, и хозяйство досматривать. Перенес вещи к ней. Я сейчас думаю: как человек из того поколения смог так отнестись к практически незнакомому мужику, принять? Это удивительно для меня.

Когда бабуля уже отходила, сказала, чтобы я оставался в ее доме: он кроме меня никому не нужен. Вот и живу теперь: этот дом меньше, за ним следить проще, протапливать, — ведет к речке мужчина.

Если бы у Володи был двор, речка текла бы прямо по нему. Хозяин останавливается у небольшой поляны возле берега.

— На могиле моего деда раньше росла огромная береза. Ее прямо отсюда было видно. Я каждое утро выходил на порог, смотрел на нее и вспоминал деда. Потом березу срубили и поставили какую-то железяку, оградку эту. Я долго сопротивлялся, но переубедить не смог.

Если это все кто-нибудь прочитает, я бы хотел, чтобы меня похоронили прямо на берегу, вот здесь. Посадили в ногах какое-нибудь деревце. Оно будет расти, а я буду жить.

Но я знаю, что этого не будет, хотя и совершенно не понимаю почему. Почему человек не может жить так, как хочет, если он никому не мешает? Мы все идем в одном направлении, но у каждого свой путь. У меня такой. Не надо его преграждать.

Володя зовет домой греться. Он живет в самой обыкновенной деревенской хате. Кровать, печка, стол, телевизор. В углу — горшки с цветами, на стене — просроченный календарь и пара икон. Из необычного — разве что компьютер с подключенным интернетом и современная литература — о жизни, о боге, о человеке.

Несколько лет назад Володя начал изучать белорусский язык. Тогда он не знал и простейших слов, сейчас говорит на чистой, красивой «мове». Изучал самым простым способом: много читал.

Дом он отапливает электрообогревателями, печку в последние годы даже не топит: не видит смысла впустую тратить время. На что оно уходит? На жизнь.

— В хате книжки читаю, вечером в интернете что-то смотрю. А за обедом и телевизор могу глянуть — я всегда в курсе того, что происходит.

Я потому и говорю: какой же я отшельник? Я выхожу в город, на «Мову Нанова» в Глубокое выбираюсь, в интернете сижу. Я не отшельник, у меня просто путь такой. У вас такой, а у меня такой.

Вот типичный день Володьки (больше всего ему нравится именно эта вариация имени):

• просыпается, когда солнце уже хорошенько отлипло от земли;
• пьет чай из лесных трав, которые заготовил летом;
• выходит на улицу и здоровается с миром;
• читает, думает, изредка пишет;
• окунается в реку (в любое время года);
• обедает овощами, которые вырастил сам;
• делает домашние дела: ходит за водой к роднику, изредка ездит в город;
• читает новостную ленту, заходит в Facebook;
• ложится спать.

Говорит, скучно ему никогда не бывает — скука для городских и нежных.

Раньше Володя держал корову и лошадей, теперь никакой живности у него нет: наигрался.

— Раньше, когда меня спрашивали, чем я занимаюсь, я отвечал, что на земле хозяйничаю, но потом я этот этап перерос. Теперь я на земле живу, — философствует житель самой незаметной белорусской глубинки.

Мы сидим вокруг старого стола и разговариваем о жизни. Долго пытаемся понять, кто такой Володя и что его сюда привело. Мужчина прямых ответов не дает. Со временем становится понятно: Володя ни от кого не бежал. Конкретной цели он тоже не преследовал — просто решил выйти из игры и начать свою.

— Люди привыкли только брать. Всем в какой-то момент показалось, что так нужно, что только так можно жить. Но человек рожден, чтобы давать.

Сейчас мне ничего не нужно, у меня есть все. Когда-то бабуля, которая здесь жила, помогла мне. Теперь я буду давать. Пока в этом месте живу только я, но когда-нибудь будем «мы». Я оставлю все это человеку, как только он найдется. И он найдется, я знаю. Тогда здесь снова будут Ковали.

Володя не старается чем-то обжиться. Пока он, наоборот, лишь отказывается от всего, что кажется ему лишним: от мяса, от вещей, от мягких кроватей (уже много лет он спит на сбитых досках). Говорит, это не испытание, не проверка себя на прочность — все это просто стало ему не нужно. Он верит в бога, но отрицает любую религию: считает, что любые рамки только сбивают человека с пути.

В магазинах Володя практически ничего не покупает. Деньги тратит только на оплату коммунальных услуг, интернет и редкие поездки на автобусе (обычно он ездит на велосипеде или ходит на лыжах). В месяц у него уходит рублей 70, не больше. На эти скромные нужды ему хватает небольшого банковского счета, который не расходуется уже много лет.