Самое интересное всегда происходит где-то на грани или же с краю — в местах, которые редко заставляют вспоминать о них и тайно проживают свой век по собственным правилам. Один их таких темных уголков находится в самом южном тупике Беларуси, в так называемой «глубокой зоне». За условной границей торчат припятские высотки, сквозь дымку виднеются чернобыльский саркофаг и взорванный четвёртый реактор.
В этом тихом до дрожи месте стоит единственный жилой дом, отделенный от страны десятками километров вымершей земли. Уже больше 20 лет в нем постоянно находятся ученые, которые работают над сложными загадками, оставленными крупнейшей техногенной катастрофой в нашей истории. Чем живет научный модуль, каково десятилетиями работать в зараженных местах и что ждет это место в будущем, читайте в репортаже Onliner.by.
Научно-исследовательская станция «Масаны» находится буквально в паре сотен метров от украинской границы: деревянный забор еще наш, а вот лес за ним уже соседский. Ее построили в 1996 году по инициативе ботаника Виктора Федорова, который посчитал, что это место лучше других подходит для радиационного мониторинга. С тех пор здесь всегда кто-то есть: пары ученых сменяют друг друга каждые две недели. В день нашего приезда научные сотрудники уже неделю несли вахту и в очередной раз успели свыкнуться с временным одиночеством. Мы же постарались проникнуться чуть быстрее.
Этим ребятам приходится уметь всё: рубить дрова, копать ямы, носить бидоны, сражаться с волками, снимать капканы, решать задачи, ладить с собакой, общаться с начальством, много работать, не унывать. Здесь не увидишь стереотипных ученых с толстыми линзами и хлипкими рукопожатиями.
Сегодня их здесь трое — больше, чем обычно. Научный сотрудник Виктор Головешкин за старшего.
Александр Чудинов занимается пробоотбором и лучше всех орудует любимым мужским инструментом — лопатой.
За специалистом второй категории Виктором Белашем закреплен отдельный участок.
В «Масанах» они уже больше недели. Живут, работают, стараются не уставать друг от друга и себя самих. Получается не всегда.
Модуль
Каждые несколько месяцев они на долгих 15 дней оказываются заперты в самой беспросветной глуши, какая только бывает в Беларуси. Темнее чернобыльской зоны у нас пока ничего не придумали, поэтому едут сюда. Здесь они собирают образцы для исследований, следят за обстановкой, проводят эксперименты и просто живут.
Сегодня к ним присоединился еще и заведующий отделом Юрий Марченко. Раньше он тоже работал вахтовым методом и частенько выпадал в другую реальность на долгие недели, теперь же приезжает только по необходимости.
В доме три комнаты: одна для работы и две для «поспать». Дом правильно называется модулем, его жильцы — научным персоналом. Это единственная постройка, оставшаяся от деревни Масаны. Если убрать всю технику и поставить телевизор, накрытый вязаной салфеткой, получится обычная деревенская хата. А так — модуль.
В 1996 году на участке была проведена дезактивация: с территории вывезли 40-сантиметровый слой грунта, так что находиться в модуле относительно безопасно. За забором же дозиметры будут пищать еще долго.
Холодильник
Когда-то здесь жила сельская учительница. После аварии деревню отселили, а дома забыли. Они немного постояли, а потом сгорели в жутком пожаре, оставив на память только пару фундаментов.
Электросетей в зоне отчуждения не осталось, поэтому со временем в Масанах решили установить солнечные батареи. Летом их вполне хватает, осенью и зимой приходится подключать дизельный генератор.
Модуль оборудован угольным котлом, есть дровяная печь, кухня, душевая, а скоро будет еще и баня. Не хватает одного — холодильника, который почему-то так и не появился за 20 с лишним лет работы. Чем ученым кормиться, не имея связи с внешним миром, не совсем понятно.
Немцы
По территории заповедника едем с заведующим отделом Юрием Марченко. Белобородый ученый чувствует ответственность за заполнение эфира и начинает говорить. В окно не смотрит, мелькающие вдоль дороги места чувствует интуитивно.
— Если бы большевики смогли построить коммунизм, то начался бы он здесь, в Погонном, — улыбается ученый, проезжая мимо центра могучего когда-то совхоза «Победа социализма». Сегодня это живой музей советского прошлого. Только посетителей туда не пускают.
На пустых улицах висит тяжелая тишина, в кусты ныряет лисица, с холма просматривается масштаб окружающего одиночества. Юрий на секунду замолкает и продолжает погружать в притягательную атмосферу всеобщей пустоты.
— Читал немецких философов. «Человек, став отшельником, может познать творческую силу одиночества и вернуться в мир обладателем знания, мудрецом, пророком», — кажется, Карл Ясперс. Я эту силу одиночества на себе испытал. Мощная штука! Я в этом смысле вообще немцев прочувствовал. Когда ты один, всякие разные мысли в голову лезут. Потому я это место и люблю.
Характер
В «зоне» Юрий Марченко уже 22 года. Привыкнуть привык, насыться так и не смог. Как он здесь очутился, уже и не помнит: работа как-то сама собой стала частью жизни.
— Во время взрыва я служил в Афганистане. Домой возвращался в мае 1987-го. Ехал на поезде из Москвы и взял на перроне газету. На первой полосе была статья «Так лысеют в Гомеле» и огромная фотка мужика, который голову бреет. Я посмеялся и забыл. Это уже дома, в Хойниках, мне рассказали, что произошло. Из одного пекла попал в другое.
— А в зоне отчуждения как оказались?
— А бог его знает. Никогда мне такого вопроса не задавали. Ну, пошел я в институт, отучился на ученого-агронома и остался в сельском хозяйстве. Чуть поработал и понял, что там такие, как я, не нужны. Там нужны деревенские мужики, которые знают, что коню надо сказать, чтобы тот с плугом пошел, как бездельников работать заставить, кому пригрозить, а кому… А я не такой. Интеллигента в поле сразу видно, он там чужой. В общем, понял я, что с моим характером надо что-то другое искать. Человек я, наверное, такой.
Когда сельская романтика и колхозные приключения окончательно осточертели, Юрий начал искать работу. Оказалось, она в этот момент как раз искала его. Академик Федоров предложил стать первым сотрудником новой исследовательской станции и поехать вглубь зоны. Юрий даже не раздумывал.
Пожалуй, склонность к уединению и желание делать что-то интересное, не утопая при этом в потоках внешнего мира, — единственное, что объединяет всех работающих здесь ученых. Но некоторым все же надоедает.
— Если честно, я терпеть не могу сюда ездить. Меня домой тянет, — рассказывает Александр Николаевич Чудинов, самый опытный сотрудник станции. — Вот некоторые путешествовать любят, а я всего один раз в отпуск съездил — и разочаровался. Поехал в Абхазию и каждый день о доме мечтал. Это же от человека зависит. Вот говорят, что для здоровья надо иногда обстановку менять, но я и без переезда могу. Вы попробуйте на улицу выйти и представить, что там ни одного столба нет, — будет совершенно другая улица. Я так фантазирую иногда — и расслабляюсь. В общем, мне эти вахты очень тяжело даются. Но надо.
Дефицит
На подоконнике шипит рация и раздражающе пищит какой-то прибор, в котельной пахнет вчерашним огнем, на крыльце слышится узнаваемый скрип штыка лопаты о бетон: Белаш и Чудинов идут на работу. Мы идем следом.
Рабочий день составляет 12 часов, график расписан буквально по минутам. Пять раз в день надо снимать показания с метеостанции, отчитываться об обстановке по рации, вскарабкиваться на 35-метровую наблюдательную вышку и выполнять кучу других мелких задач. Заниматься наукой приходится параллельно, «в свободное от работы время», как шутят ученые.
— В первую очередь нужно выполнять протокольные задачи, а между этим можно работать по своей части. Вообще, в начале каждого года у нас составляется подробный график и ставится ряд задач, в зависимости от которых формируются вахты. Надо проследить вертикальную миграцию радионуклидов в почве — направляется одна группа ученых, надо с водными объектами поработать — другая, — объясняет Юрий Марченко.
Всего у нас в отделе восемь сотрудников, каждый специализируется на своей теме. Людей, конечно, жутко не хватает, приходится работать сверхурочно, буквально спать за столом. Иногда я сам беру и тяну образцы почвы на горбах, хотя заведующему вроде как и не положено. А как быть? В этом году двух сотрудников сократили, мы это здорово почувствовали.
Землекоп
Сегодня у ученых по плану сбор образцов почвы. Как оказалось, дело это кропотливое и трудозатратное.
— Казалось бы, воткнул лопату, в пакет засыпал — и пошел. На деле это целая наука. Наш Александр Николаевич, кстати, собственный метод сбора выработал, и теперь все так собирают, — продолжает заведующий.
Ученые ведут к хвойному лесу, пахнущему грибами. На опушке вырыта аккуратная траншея глубиной метра полтора. Чудинов вооружается карандашом, линейкой, лопатой, кельмой, почвенным пробоотборником и ныряет в траншею.
Чтобы пробы были чистыми, надо соблюдать технологию — она меняется в зависимости от назначения. Работы на одном участке занимают около трех часов, всего таких участков целых пять.
Эксперимент
Кроме почвы, ученые отлавливают животных, ловят рыбу, собирают грибы, выращивают растения — исследуют все, на чем может сказываться повышенный фон. Их коллеги, например, сегодня заняты отловом енотовидных собак. Их также отвозят в лабораторию для тестов.
Ещё недавно в «Масанах» жили лошади, которые были привезены для масштабного эксперимента. Сегодня на станции подопытных животных почему-то нет.
— Лошади — проект института радиологии. Мы периодически заключаем контракты со сторонними организациями: надо как-то зарабатывать на собственные исследования. Чем закончился? Понимаете, эта была инициатива конкретного ученого — академика Конопли. Недавно его не стало, а продолжать его исследования оказалось некому. Так часто в науке бывает: вместе с ученым уходят и все его наработки. К сожалению. Таких сторонних проектов у нас довольно много, в том числе и с зарубежными организациями. Норвежцы, например, вообще нашими друзьями стали. Они в этой области активно работают и периодически заказывают что-то. В последний раз, например, исследовали последствия пожаров на зараженных территориях, — рассказывает Марченко. — С ними интересно работать. И в финансовом плане в том числе. Понятное дело, что с деньгами у ученых отношения сложные, а станцию как-то содержать надо. Банально перила покрасить или крышу починить — на это тоже деньги нужны. Мы вот научились пробы в один пакет собирать, а не в два, как в инструкции. Или песком инструмент чистить, чтобы спирта на смену хватало. Экономим как можем. Но экономить можно только то, что есть, нельзя экономить то, чего нет, как один умный человек говорил.
Медведица
Недавно Чудинов играл в довольно странную игру: пытался сфотографировать огромного медведя, который шел прямо на него. В этих местах нет места слабости.
— Медведя я видел дважды в жизни. В первый раз — на Урале, когда еще был ребенком. Мы с сестрой пошли собирать ягоды и наткнулись на медведицу. В итоге до поздней ночи в лесу просидели и выходить боялись (потом охотники нам его шкуру отдали, оказалось, обычай такой).
Второй раз я встретился с медведицей года четыре назад. Работаю в лесу. Все тихо, все как обычно. Вдруг собака начинает к ноге жаться. Я по сторонам. Гляжу, а из-за травы медведь на меня идет. Сначала на четырех лапах, а потом на две встает. Ну, думаю, надо его сфотографировать.
Достал телефон, начал снимать, а там вспышка не выключена. Я пока выключил, он куда-то за дерево отошел. Я за грушу спрятался, поснимал его, а потом под ноги петарду кинул — он и убежал. Я петарды уже много лет с собой ношу: вещь очень нужная в таких историях.
В этом деле главное не бояться. Мы и в центре волчьей стаи оказывались, и кабанов встречали — всякое бывало. Это дикая природа, здесь надо уметь себя поставить.
Выживать сложно, выходит не у всех. Недавно волки утянули собаку Маркизу, до этого гадюка отравила еще одного пса, неосторожно гулявшего по лесу. Теперь в «Масанах» только дворняга Билл да две кошки.
— Летом тут хорошо, а зимой бывает жутковато. Солнце село — считай, день закончился. Вокруг темень такая, что без фонаря даже тропинку не найдешь, тишина гробовая, и только волки где-то на краю леса воют. Так что животные у нас не все приживаются: здесь они живут по законам дикой природы, — рассказывает Виктор Головешкин. — Но «зона» все равно притягивает. У нас отпуск 45 дней. Иногда сидишь и думаешь: может, вернуться на пару дней?
Пожар
Сегодня в «Масанах» людно как никогда: кроме нас, сюда прибыло начальство из департамента. Ученых чиновники не отвлекают и осматривают станцию самостоятельно, говорят о планах и будущем белорусской науки. В какой-то момент руководству чудится запах дыма. Заведующий хватает бинокль и спешно карабкается на вышку высотой с 17-этажный дом.
Пока Юрий разбирается с возможной проблемой, его коллеги рассказывают о результатах таких пожаров на территории «зоны».
— В 2001 году пожар уничтожил всю деревню Масаны, осталась только наша станция. Было действительно страшно: от копоти видно ничего не было, сгорели все дома до одного. Допускать такое нельзя, поэтому мы контролируем обстановку по максимуму. У нас и пожарная часть своя есть, но нас все же подключают для мониторинга, — рассказывает Виктор Головешкин.
Тем временем заведующий уже успевает спуститься: «Все в порядке, просто показалось».
— В таких ситуациях лучше излишне перестраховаться: в сухую погоду брошенной в поле бутылки может быть достаточно для крупного пожара. В 2011-м, например, на украинской территории был жуткий пожар в районе станции. Тогда мы им, кажется, и сообщили о задымлении. Мы в этом плане вообще стараемся взаимодействовать, у нас даже стационарная рация для связи с ними есть, — объясняет Юрий.
Последний пожар случился здесь совсем недавно, в июне 2018 года, когда в районе Рыжего леса загорелось 10 гектаров сухой травы. Горела «зона» и в 2017-м, а до этого — в 2015-м, когда по неизвестной причине в огне оказались 400 гектаров. Благо на радиационной обстановке в Беларуси ЧП не сказалось.
— В случае пожара в Украине мы особенно активно отслеживаем показания и делаем прогнозы. К тому же на стене у нас висит прибор, который запищит в случае выброса радиации. Благо такого за всю историю еще не происходило и, надеюсь, никогда не произойдет, — говорит старший смены.
Могильник
Юрий Марченко ведет к ржавой водонапорной башне, качающейся в окружении армий пожухлой травы и осенних деревьев. Там, за высоким забором, украшенным яркими табличками с чем-то важным, лежат тяжелые бетонные плиты, под которыми скрывается нечто очень масштабное и пугающее — радиоактивные отходы.
— Это не совсем могильник, это хранилище временного содержания. Там лежат металл, найденный на участках, вертолетные полости — все что угодно. Бывали случаи, когда люди пытались грабить такие места и вывозить драгметаллы, но территория охраняется, и органы активно следят за этим. Люди не понимают, какую цену могут заплатить за такие поступки, — вздыхает Юрий.
Мы уходим подальше от не самого приятного места и идем вдоль брошенных домов. Возле кирпичной постройки заведующий начинает улыбаться.
— Это магазин. После аварии там десятилетиями оставалась вся провизия того времени — интересно было вспомнить, что продавали в то время. Бывало, что посреди вахты спички закончатся, так мы туда бегали за коробка́ми, — вспоминает ученый. — Понимаете, радиации бояться не надо — ее надо уважать, и тогда все будет хорошо. Есть ученые, которые принципиально сюда ездить отказываются — прямо говорят, что боятся.
Но хуже, когда наоборот. Была у нас тут девушка одна. Молодая, симпатичная. И вот только приезжаем мы на вахту, как вижу ее в купальнике на берегу Перстока. Это озеро прямо возле станции. Сказать ничего не успеваю, а она — бульк в воду! Ее, конечно, тут же уволили: это же смертельно опасно! Мы вот каждый год обследование проходим и активно следим за уровнем облучения. Надо ответственнее быть.
Технологии
В марте этого года «Масанам» стукнуло 22 года. Идейный вдохновитель этой станции Игорь Федоров посветил ей всю жизнь и в прямом смысле умер за работой: скончался от сердечного приступа прямо в своем кабинете. Десятилетиями станция работала над изучением до сих пор не изведанной до конца науки, но вскоре ее могут настигнуть большие перемены.
В этом году власти Беларуси и Украины начали демаркацию границы в районе зоны отчуждения. Планируется, что теперь охранять участок будет только техника — пограничные отряды останутся только для быстрого реагирования. Конечно, такая «роботизация» может коснуться и «Масанов». Приехавшие сюда чиновники, похоже, этот вопрос и обсуждали.
— Руководство рассматривает вопрос автоматизации станции, хотя пока, насколько мне известно, это всего лишь одно из предложений, никаких конкретных решений нет. Не знаю, положено ли мне высказываться об этом, но мне эта идея кажется не самой хорошей. Конечно, новые технологии — это очень здорово, но пока вряд ли получится полностью автоматизировать станцию.
Если же техника просто будет выполнять часть задач, то я не вижу смысла тратить миллиарды впустую: людям все равно нужно будет работать, а сокращать штат дальше просто невозможно. По одному здесь работать? Не найдется такого камикадзе, который решится на две недели с дикой природой наедине остаться. Нельзя так.
У нас работают преданные люди, влюбленные в свою отрасль. Здесь все на чистом энтузиазме, на любви держится. А если людей убрать?
