Марина отсидела по ст. 328 — сбыт наркотиков — четыре года. Она согласилась рассказать свою историю только на условиях анонимности, поэтому имя изменено. Я не считаю её «героем нашего времени», просто предлагаю, чтобы вы почитали и задумались. Каждый о своём.
Начало
Всё началось с друзей, определённого круга общения. Марине 22 года и ей делают «выгодное» предложение: нужно забирать наркотики у дилера, который привозит их в Светлогорск, затем передавать курьеру.
— Я понимала, что делаю, но не осознавала до конца, что меня реально накажут. Меня могут посадить? Мне дают 8 лет? Серьезно? Но я знала, куда иду и знала, что мне за это много заплатят… Сегодня я себя не оправдываю. У меня был выбор – совершать преступление либо нет. Выходов был миллион, но я это поняла уже на зоне, когда смотрела на решетку. Хотелось красивой жизни. Одеваться, как девочка – сапожки, платьица. Работая продавцом, я не могла себе этого позволить. Кроме того, я знала, что обязана помочь брату.
Брат Марины сидел в тюрьме, а когда выходил, сидел на игле…
Семья
— Отец не был рад моему рождению, но мама настояла. Я не видела от него ласки.
Когда Марине было 10, мамы не стало – попала в автомобильную аварию. Через пару лет отец ушел в другую семью. Девочка осталась с братом и бабушкой, которая выпивала «с горя».
— Брат был для меня самым родным человеком. Мы были очень близки. Когда его посадили за наркотики, я не знала, что делать. При этом он не только распространял, но и употреблял сам.
Когда брат сел второй раз, отец заявил, что сына у него больше нет. Потом, попав за решетку по такой же статье, Марина сказала, чтобы отец не приходил ни на один суд и не навещал её в тюрьме. Он так и сделал.
— Мы с братом не были ему нужны, он занимался своей жизнью. Я боялась отца, хотя он никогда меня не бил, он убивал морально. Кроме упреков, ничего от него не помню. С детьми нужно разговаривать и слушать их.
— Села я исключительно по собственной глупости. В 22 года ещё плохо соображала, что хорошо, а что плохо. Не было человека, который бы мне это объяснил.
Арест
«Поработать» в наркобизнесе Марина успела около полугода, может, чуть больше. Потом был арест.
— Меня взяли вечером, когда забирала деньги у курьера. Оказалось, что она работала с милицией. У девочки на груди был спрятан микрофон, а в кармане лежали меченые бабки. И всё – руки вверх. Меня усадили в машину. Я ещё успела спрятать деньги, их сначала не могли найти.
Потом были допросы.
— Я должна была рассказать, кто мне привозил наркотики в город. Были и обещания «посадить на всю жизнь» и многое другое. Но даже в тот момент я ещё до конца не понимала, что это всё, и что я сяду. Помню, меня вывели на улицу после допроса, а там вовсю светит солнце, так тепло! Мне говорят: «Смотри. А теперь забудь».
Марину повезли в тюрьму.
«На тюрьме»
Пока шло следствие, а потом суды, Марина находилась в гомельском СИЗО. Этапировали туда ночью. В вагоне поезда сидели мужчины и женщины, которых разделяли решетки.
— Мне рассказывали, что если в таких вагонах, например, случится пожар, то конвоиры не имеют право открывать камеры. Ты должен сгореть заживо.
Когда приезжает этап, всех распределяют по боксам.
– Это что-то наподобие подвала, где темно и воняет мочой. Там ты ожидаешь, пока проводят шмон, проверяют всех по бумагам, распределяют по камерам. Затем поднимаешься в камеру. В нашей было восемь человек. Когда меня привели, все были на прогулке. Разрешили только оставить вещи и вывели во дворик. Сказать, что была напугана – ничего не сказать. В каждой камере есть старшие и младшие. И вот со старшей у нас происходит диалог:
- Она: «Кто?»
- Я: «В смысле?»
- Она: «Статья?»
- Я: «328.3»
- Она: «Помощь есть?»
- Я: «Нету»
«Помощь» – это передачи с воли от родных. За них в тюрьме можно рассчитаться практически за всё.
— Но я не хотела, чтобы ко мне приезжали и что-то привозили. Решила, что сама вляпалась, значит, и сама буду разгребать. И вот в первые три дня у меня закончилась еда и сигареты. И я понимаю, что с завтрашнего дня мою полы, потому что это правило. Нет кешера (еда, передачи с воли – прим. авт.) – работай.
— Со мной в камере сидела 18-летняя девочка-детоубийца, она каждый день качала мышцы, потому что сидельцев по этой статье в зоне очень не любят. Вот таким образом готовилась. Самое страшное в тюрьме – это люди и система.
Суд
Марине дали 8 лет за сбыт наркотиков. Отбывать срок она поехала в женскую исправительную колонию в Гомеле.
Ст. 328 ч.3. — незаконный сбыт наркотических средств. Наказание — лишение свободы на срок от восьми до пятнадцати лет со штрафом или без штрафа.
Зона
— Тюремная система морально угнетает и убивает. Психика рушится по-любому. Когда нельзя позвонить родным, когда краткое свидание на пару часов дают один раз в три месяца. Можно и на трое суток приезжать близким родственникам, но у меня никого уже не было.
Отец Марины умер, когда шли суды. Брата не стало, когда девушка сидела.
— Но я тебе скажу так, я на зоне ни в чем не нуждалась. У меня были передачи от друзей и двоюродной сестры. Всегда были сигареты. Я их распределяла по статусу. Одни — чисто на расплату, другие – попыжить, а вот эти кому-нибудь подарить. У меня даже были кожаные ботинки, ёксель-моксель! Правда, малы мне, я их прятала, потому что могли стырить и перепродать в другой отряд. У меня много историй оттуда (из зоны), недели не хватит рассказать: как маляву (запретная передача – прим. авт.) передают по дороге (нитка, протянутая между окнами камер) и много всего.
Интересуюсь, много ли на зоне свободного времени, которое некуда девать?
— Я всегда старалась брать разнарядки – дополнительное время работы. Резала из картона выкройки. Самое хорошее в зоне – это возможность работать и учиться, иначе каких-нибудь два года и всё – ты деградируешь. А ещё там всё должно быть чисто. Кровать по-беленькому (застелена ровно, с отвёрнутым уголком одеяла – прим. авт.), в тумбочке – ни пылинки. Полы натерты до блеска.
Потом Марина попала под УДО. Из восьми лет девушка отсидела четыре года. Часть срока она отбывала в исправительном учреждении открытого типа.
На «химии»
— Мне дали работу от спецчасти, и я мыла полы, подметала улицы Мозыря. Было ужасно стыдно – вокруг ходят красивые парни, ухоженные девушки, а я с метлой. В дождь я оттирала плитку от грязи. Другой бы сказал: «Да пошло оно…». Но я же ответственная, уже стала ответственной. Мне очень хотелось домой. И я мыла полы. Плакала днями. Ждала, когда всё закончится. Я не понимаю, как люди, пройдя через такие унижения, снова возвращаются к «делам» и опять попадают в тюрьму.
На воле
Сегодня Марина живет одна, если не считать старую кошку Боню. У девушки есть работа, друзья и малочисленная родня, но я чувствую её одиночество, от которого Марине страшно.
— В том, что со мной случилось, я на 50 процентов виню отца и на 50 — себя. Это клеймо на всю жизнь. Никаких пометок в документах у меня, конечно, нет, но если я захочу взять кредит или устроиться в крупную торговую сеть с собственной службой безопасности – меня пробьют по базе и сразу увидят, что сидела. А ещё я думаю о том, что всё-таки придет время, я рожу ребенка, и какой-нибудь злой человек расскажет ему…
— Страшно ещё и оттого, что в этой жизни ты никто. На зоне тебе постоянно об этом твердят: «Когда освободишься, ничего у тебя на воле не получится и вернёшься за решётку». Тебе просто ломают психику. Сейчас по моей статье дают уже 10-11 лет. Кем человек выйдет после такого срока? Я знакома с мамой, сына которой недавно посадили по ст. 328. Это столько слез и постоянно вызовы «скорой». Я даже иногда боюсь ей звонить, потому что тяжело. Да, за преступления нужно наказывать. Бог его знает, сколько бы я ещё травила людей, если бы не села. Наказывать нужно, но не так жестоко.
