Начало.
Телефонный автомат, карточка, набираю номер напарника, гудки, жду ответ и смотрю на надвигающуюся грозовую тучу. Жду и представляю дом Стаса. Буквально слышу, как в деревенской хате раздается трезвон телефонного аппарата, стоящего на двойной верхней полке прибитой к стене, аппарат стоит на вязаной крючком салфетке. На второй нижней полке исписанный блокнот, короткий карандаш, ручка, на обложке блокнота следы от росчерков, чтобы расписать ручку. Стас снимает трубку:
– Привет! Я оформился, выезжаю, – говорю я ему.
– Привет, рад тебя слышать, братишка! Моргнешь мне фарами.
Стас как всегда бодр и в хорошем расположении духа. Между нами 11 лет разницы в возрасте, и он называет меня братишка, и я действительно принимаю его как старшего брата. Ведь для того, чтобы быть братом, не обязательно быть родственником.
Стас живет у дороги, он знает, что, выезжая с терминала, я окажусь рядом с его домом примерно через 20 минут. Он одевается, ставит перед выходом из дома рюкзак, садится с мамой на дорожку и смотрит в окно. Из их окна хорошо просматривается автобан. Когда я вхожу в точку, из которой он точно видит наш грузовик, я моргаю прожекторами на крыше кабины. Он понимает, что это я, обувается, обнимает мать, сына и идет к дороге прямо через поле.
Вечер. Темнеет. Льет дождь и сильный ветер клонит деревья. Издалека кажется, что Стас идет посуху, как будто бы в хорошую погоду. Он идет широкой поступью, не к месту торжественно, стихия не властна над ним. Он еще далеко и в его походке хорошо читается образ белорусского контрабандиста двадцатых годов того еще века. Контрабандист всегда уходил и возвращался домой полем, по высокой траве. В траве можно спрятать товар, исчезнуть или, если придется, принять бой. Стас идет властно, ни от кого не прячась, по своей земле!
– По своей земле, – я рад его видеть и зачем-то говорю эти слова вслух.
Стас идет в легкой, просторной, не яркой одежде, он в кепке, с военным рюкзаком. Твердым, решительным шагом сокращает он расстояние от деревни к дороге. Чем ближе он подходит, тем больше в нем читается образ белорусского партизана. Смелого, хитрого, ловкого парня, который открыто и дерзко, не оборачиваясь на каждый шорох, ходил в то еще военное время с вещмешком через поле домой и обратно, в свою оккупированную фашистами деревню. Хитрость была в дерзости, немцы не видели в нем партизана, не смотрели на него как на противника.
“Партизаны где-то там, в лесу, боятся и прячутся, – думали они, – а это – местный”. И если вдруг кто-то из немцев сомневался и на свою беду останавливал незнакомца, то по ситуации был либо убит, либо доставлен в партизанский лагерь “языком”.
Смотрю я на Стаса и почему-то думаю, что все мы белорусы до сих пор немного партизаны, каждый из нас на генном уровне одиночка. Через Беларусь прошло много войн с севера на юг, с запада на восток и наоборот. Сотнями лет страну резали, кромсали, жгли, раскулачивали, в нас течет много разных кровей. Мы – безумный микс рас, каст, сословий, замешанный на крестьянах, кулаках, князьях и боярах, в нас невероятный генный коктейль с инстинктом выживать.
В войну, если не было возможности ехать в эвакуацию всей оставшейся без кормильца семьей, матери без сожаления отдавали своих детей, чтобы те выжили. Они не оставляли себе своих детей, не верили в страну, не верили в людей, здесь давно уже каждый сам за себя. Никто тебя не защитит, никто не заступится. Сотни лет бесконечные войны, революции, перевороты. Ни одно поколение на этой белоруской земле не прожило без потрясений и войн. Вот и сейчас: не прошло и 50-ти лет после второй мировой войны – Афган, застой, перестройка, крах союза нерушимых…
“Там-то за Уралом моя кровинушка расцветет, поживет под чистым, голубым, счастливым небом, познает там на чужбине мое дитя лучшую долю, зря меня мамка родила и я зря рожала”, – путаясь в мыслях и эмоциях с дрожащей улыбкой на устах, радуясь, что не ошиблась в своем выборе, отдав детей, умирала молодая девушка, соседка моей бабушки.
“Где мы так нагрешили? – спрашивала она себя. – У нас же не двое, пять детей было! Мы же пухли от голода, в тридцать третьем вымирали целыми хуторами. Там людей умерших не хоронили, варили с травой и ели, чтобы выжить, – безумными стеклянными глазами смотрела на бабушку молодая девушка. – Бежали мы да вас, да панов, пожили немного до тридцать девятого, хлеба вдоволь наелись, хату поставили, думали, вот оно, счастье… Зачем они пришли сюда? – все время бредила во сне девушка, не давая заснуть остальным. – За что они Йозефа забили? Почему наш Бог молчит? Почему он не видит этих коммунистов, фашистов или кто они там по вере своей, почему не покарает их? Дай мне силы подняться – я на фронт пойду или возьми меня, Господи, забери меня, пожалуйста, отсюда скорее, не могу я больше”. День за днем, неделя за неделей вымаливала себе избавления девушка, умирая в страшных муках в холодной и сырой лесной землянке. Когда она не спала, то непрерывно перебирала и комкала исхудавшими пальцами в свои рваные лохмотья сырую, слизкую, перемершую картошку, надкусывая каждую картофелину, которая попадала ей в руки.
“За тебя никто не заступится”, – говорила та девушка в землянке… Сегодня ночью мне те же слова сказал польский полицейский. Я ехал туманным утром, взошло солнце – туман рассеялся, а я не выключил противотуманные фары, а в Польше запрещено двигаться не в туман с противотуманными огнями. Я просил о снисхождении, просил обойтись предупреждением.
– Нет пан, давай злотые! – мы долго спорили.
Тем временем напарник полицейского остановил английский скотовоз, у которого тоже были включены противотуманные фары, а на прицепе не светилась ни одна лампочка, ни габариты, ни стопы, ни повороты. С англичанином остановился водитель на втором скотовозе, чтобы подождать и поддержать товарища. Англичанин вышел, включил за кабиной кабель прицепа в розетку, выключил противотуманные фары, они с водителем второго грузовика быстро переговорили с полицейским и, не показав ни одного документа, сели и уехали.
– Пан, почему так, у него такое же нарушение плюс еще на прицепе не горели огни, почему он уехал, вы его не наказали штрафом, обошлись предупреждением? – показываю я на удаляющийся английский скотовоз.
– Потому что так, пан, – говорит полицейский. – Если хоть чуть-чуть случайно я нарушу их права, то через час здесь будет английский консул, а если я нагрублю консулу, утром на Висле будет стоять шестой английский флот, а я пойду в тюрьму. А что будет, если, допустим, тебя здесь не станет? За тебя никто не заступится, даже если я задержу тебя на неопределенный срок или применю больше, чем требуется, силы при твоем задержании. Даже если я намерено стрельну тебе в голову при твоем якобы сопротивлении, никто не будет разбираться, что так и как, мне за это ничего не будет. Доставай злотые, пан.
Я заплатил штраф. Прав, поляк, думаю, вспоминая оформления на погранпереходах: как только водителя поляка начинают “прессовать” на таможне, он активно защищает себя, спорит. Его поддерживают польские коллеги, люди отстаивают свои права, поддерживают товарища. Поляки иногда даже за меня заступались, когда я пытался себя защитить и громко возмущался. Да что там поляки, это касается не только поляков, россияне останавливаются колонной, когда из их колоны останавливают один грузовик, водители стоят за себя, не только отстаивают свои права, но требуют уважительного к себе отношения и на таможне, и в “колейках”. Украинцы, прибалты ведут себя так же, я уже не говорю про западные и южные страны. И только белорусы молча “тонут” и даже не пытаются защищаться, у людей отжимают взятки или просто издеваются над человеком с молчаливого согласия толпы в ситуации, когда у водителя все в порядке по бумагам и по машине. За тебя никто не заступится, все будут молчать, а кто-то даже позлорадствует.
На белорусской земле век за веком выжили умные, осторожные, хитрые, смелые, неразговорчивые, умеющее ждать люди, формируя характер и особенности нации. Именно эти качества передались нам в генах. Именно войны сделали белорусов либо партизанами, либо одиночками. При очередной смене власти в стране в первую очередь избавлялись от ярких и умных, от открытых смельчаков, тех сразу ставили к стенке, иногда всей семьей, кто послабее – в лагеря, оставшихся, кто еще “отсвечивает” или пытается что-то говорить, – без суда и следствия за сараем… Или с табличкой на груди в петлю. В стране, где так часто и жестоко, иногда по нескольку раз на день, менялась власть, в краю, где так часто обманывали людей под предлогом, чтобы им лучше жилось, в людях выработался ген выжидания, запрограммированный одной задачей – выжить любой ценной. Моя хата с краю – это про нас. Здесь все одиночки, белорусы не терпят, они ждут, выжидают, выживают. Это благодатная земля для разного рода чиновников и начальников. И все эти начальники пользуются этим странным качеством выжидающего одиночки. И с этим ничего не поделаешь – гены. Это у нас в инстинктах: ждать и анализировать, часто в ущерб себе. Должно смениться не одно поколение, чтобы люди спокойно вздохнули и не прятались от пришлых и местных на своей земле.
Стас уже у дороги, сейчас в нем хорошо читается походка воина-освободителя. Мощная, выверенная до идеала фигура бойца, твердый шаг, кулак на шлейке рюкзака, уверенные и спокойные движения. Уже видны его ярко выраженные черты лица, загоревшая, смуглая кожа “палешука”, граненые скулы, широкая улыбка, большие белые зубы, доброе и открытое лицо. Я включаю чайник. Сильный дождь и встречный ветер заставляют Стаса чуть наклоняться вперед. Ветровка полностью промокла и прилипла к его телу. Стас не прячет лицо от дождя, смотрит прямо перед собой, улыбаясь, чеканит он шаг. Стас большой, высокий, под мокрой ветровкой хорошо видны правильные пропорции его тела. Мощный грудной каркас, широкие плечи пловца, борцовская шея, бицепсы атлета. Сейчас он похож на персонажа военно-патриотических книг, именно с таких людей пишут портреты для военно-агитационных плакатов. Кстати, Стас в прошлом военный, сам он об этом никогда не вспоминает. Его мама рассказала мне о его прошлом больше, чем он сам.
– Служил он за речкой (Афганистан). То ли в десанте, то ли в разведке, он же не рассказывает ничего, не знаю я, кем он там служил, – сетует старая женщина. – Потерял почти всех своих солдатиков, потом плен. “Без вести” числился почти год. Там в плену был назначен день его казни, побег… Жена его, Машка, в тот год запила сильно, а такая девка была… – вздыхает бабуля, смахивая слезу. – Вернулся он домой, дерганый весь. Молчал, думала, с ума сойдет, все ездил к матерям погибших, лично извинялся. Ночью спит, бредит, по-арабски или еще на каком, не разберешь, кричит всю ночь что-то, то ли зовет кого-то… Он же на их языке лучше говорит, чем я на русском. Он когда в машине спит на арабском не разговаривает? – спрашивает меня бабушка.
– Да нет вроде, не замечал я, тихо он спит, не храпит даже.
В общем, Стас многое мог бы прояснить насчет своего прошлого, но он молчит, вообще не касается этой темы. Не понятно, что произошло потом и по каким причинам он оставил службу, но уволился он в звании капитана, сейчас он дома, работает водителем дальнерейсовиком.
С шумом ветра открылась правая дверь грузовика.
– Привет, напарник! – кричит сквозь ливень Стас, он искренне рад меня видеть, улыбается, смотрит в глаза. Стас всегда смотрит в глаза.
– Привет, давай, залазь быстрее, дождь же идет, – приветствую его я.
– Да! – улыбается Стас сквозь дождевую завесу. – И с градом! Дождь восхитительный! – радуется он, усаживаясь в кресло. Протягивает мне руку, с него ручьями течет вода на панель, на пол. Он крепко сжимает ладонь, улыбается, отряхивается от воды, поворачивается и смотрит вниз на свои ноги. – Вот же, промочил кроссовки, весь промок, – то ли сожалея, то ли просто констатируя говорит Стас, снимая обувь. Он ставит обувь под обдув, босиком становится на коврик, выпрямляется, чтобы снять ветровку и майку.
Я смотрю в левое зеркало на дорогу, кладу руку на рычаг КПП, свистит чайник, обдавая паром лобовик, стекло запотело – переключаю обдув в ноги и на стекло.
– Попей чайку, согрейся, – предлагаю. – Смотри, какой чай у итальянцев купил. Я и тебе пачку взял, – перед тем как тронуться, наливаю в чашку кипяток. В кабине запахло пряными травами. Включаю передачу, выключаю стояночный тормоз, щелкает указатель поворота, смотрю в зеркало, трогаюсь и начинаю набор скорости, еще раз смотрю в зеркало, чтобы выйти в первую полосу. Стас, просунув голову в сухую майку и надев ее на одну руку, услышав запах чая, разнесшийся по салону, не одетой правой рукой волнительно-сосредоточенно, бережно, чтоб не расплескать, берет кружку с чаем. Прищурив от пара глаза, он посмотрел на чай, понюхал, чуть отпил и почти прокричал:
– Не разгоняйся. Тормози! – я испугано начал снижать скорость, смотря по зеркалам и шаря взглядом по кабине. Что произошло, почему тормози?
– Давай ту пачку, что мне купил, маме занесу, она такого чая точно не пила. Попьют с Федором. Заварят чайку, Маше занесут, мммм… – с наслаждением промычал Стас и снова стал надевать на себя мокрую одежду, приговаривая, – а то когда мы еще с той России вернемся, пусть порадуется старушка.
Старушка! Тетя Глаша родила Стаса поздно, сейчас ей под восемьдесят. Несколько секунд – и Стас хлопает дверью, без ветровки сайгаком бежит через поле. В этом весь Стас. Он ценит каждый день, каждую минуту, радуется простым вещам, как ребенок. Даже дождю с градом радуется. Он радуется тому, к чему люди привыкли и давно не замечают. Стас живет сегодня и умеет наслаждаться жизнью здесь и сейчас. Он очень любит свою мать, трепетно заботится о ней. Он мог бы жить в городе, там у него квартира, но мама не любит город. Хотя, наверное, и сам Стас не смог бы в городе, поэтому они с сыном живут у мамы, в маленьком деревенском доме-студии. Дом – шесть на шесть метров, печь посередине, условные перегородки и покрывала вместо стен. Первые дома-студии придумали и “обкатали” в белорусских деревнях сто лет уже как, а сейчас говорят “мода”, переделывая однокомнатную квартиру в студию.
Жена Стаса живет в городе в квартире, иногда она срывается и сильно пьет, просто до потери сознания. Это боль и душевная рана Стаса, о которой он тоже молчит. И лечит он ее, и кодирует, и к разным бабкам возит – все без толку. Поэтому Стас определил сына к бабушке, чтобы тот не видел пьяную мать, а сам продолжает нести этот крест, каждый день пытаясь вернуть жену к жизни. Сын его, Федор, – двенадцатилетний пацан, ходит в город в школу, каждый день по 8 километров: когда пешком, когда на велике.
– Всё, погнали! – прибежал Стас и снова начал переодеваться. – Мама расстроилась, что вернулся, говорит, примета плохая.
– Я не верю в приметы, – пытаюсь успокоить Стаса.
– Я тоже не верю. Плохо, что она верит, волноваться будет, – Стас натянул, на себя сухую одежду, откинул спинку, пристегнулся и положил ноги на панель. – Куда и что мы везем, сколько тонн? – закрыв глаза, спрашивает.
– Сельхозорудия для тракторов, запчасти для комбайнов, легкое все, 8 тонн, идем за Байкал. Уже есть обратная загрузка из Братска. Я считал, смотрел карту с курвиметром – на круг от Бреста до Бреста получается что-то около 14.000 км. Спешим, поэтому едем вдвоем.
– Понятно… – мечтательно протянул Стас, видимо, предвкушая новое путешествие. – А где в Италии грузился?
– Выгрузился в Ба́ри, в “каблуке”, а потом собирал по всей Италии восемь загрузок. В основном грузился на севере, таможился в Ко́мо. Вес небольшой, пошел через Швейцарию. Тебе обязательно нужно пройти через Швейцарию. Сказка!
– Столько раз просил в экспедиции, чтобы хоть раз меня там провели – все никак, – вздыхает Стас, мечтательно задумавшись, и через какое-то время добавляет, зевнув: – Ладно, сейчас мы заправимся и я посплю. Хорошо? Ты как? Спать не хочешь?
– Пока не хочу, но моя смена до двух часов – постарайся до двух выспаться.
Глаза у Стаса уставшие, красные. Наверное, снова с женой проблемы, думаю я, но спросить не решаюсь.
– Высплюсь, братишка, – снова зевнул Стас.
Заправились, напарник давно затих на спальнике. Ночь, мне еще больше часа рулить, а веки уже тяжелеют, все труднее их поднимать при каждом моргании. Конечно, не так, чтобы совсем засыпаю, но концентрация стала снижаться. И это опасно. Через какое-то время концентрация начнет пропадать, тогда просто вываливаешься из сознания на секунду–две. Нет в этой жизни ничего – ни прошлого, ни будущего, – есть только эта секунда. Вчерашний день уже история, а все твое будущее заключено в этой секунде. И тысяча вариантов развития событий. Выключишься, отвлечешься на секунду – дальше может не быть уже ничего, а может быть больница, коляска или трагедия для других людей. В такие моменты мечтаешь быстрее дотянуть до надежной стоянки или заправки, но чем дольше нужно тянуть до остановки, тем больше накатывает, еще больше расслабляешься. Веки моргают все медленнее, потом наступает момент, когда не можешь держать ритм движения, не можешь сконцентрироваться и уже совсем чуть-чуть остается до “уснул за рулём”.
Можно, конечно, остановиться, размяться, попить кофе, выпить энергетик. Автолюбителю, который ездит нечасто, это, скорее всего, поможет доехать. Водителя дальних маршрутов это тоже взбодрит, но не надолго. Дальнерейсовик копит усталость сутками. А если в последние сутки выпадало больше ночных смен, а потом еще и “колейка” разбивала сон, тогда вообще все плохо. Особенно плохо летом, когда на дорогах вводят температурные режимы. При температуре свыше 25 градусов днем по дорогам тяжелым грузовикам двигаться нельзя. В кабине пекло, не поспишь толком на такой жаре. Весь день промыкаются водилы кто как, а потом всю ночь по стране “идут” сонные сорокатонные зомби. Поэтому у дальнорейсовика, который каждую ночь за рулем, после небольшого отдыха или энергетика сон не отступит, начнет брать свое снова. Через 10-15 минут, через полчаса, но неизбежно накатит. Мозг начнет просто выключаться. Энергетик совсем не помогает, просто злит, придает агрессии, ты все равно засыпаешь, но еще и злой. И засыпает именно мозг. Можно, как советуют, есть семечки, петь песни, кричать, бить до синяков себя по щекам, растирать уши – и это тоже даст определенный эффект из-за притока крови в голову, но ненадолго. Минута, две, пять, десять минут – снова потеря концентрации или даже галлюцинации. Бывали случаи, когда мы шли колонной по сонным степям, общаясь по рации. “Начальник колоны” – кто едет первым, – говорит в эфир: “Осторожно ребята, корова лежит сбитая”. Или даже не говорит, а прямо кричит в микрофон: “Парни, бетонные блоки на дороге, тормози!!!” Колонна оттормаживается. Проезжаем километр, два – спрашиваем: “Где блоки?”
– Едем, парни, едем. Показалось, – говорит уставший водитель.
Поэтому, чтобы перестать хотеть спать, нужно ПОСПАТЬ, других вариантов нет. Важно правильно планировать маршрут, особенно на дальних расстояниях. Дальнерейсовик не может просто остановиться на обочине или на любой стоянке – высока вероятность разбойного нападения. Поэтому придется тянуть до надежного паркинга. Лучше, конечно, до такого состояния себя не доводить, но случаи бывают разные, иногда нужно доехать. Доехать можно, но нужно работать мозгом, нужно считать, проговаривая длинные примеры или математические формулы в слух. Нужно решать задачи, запоминать наизусть тексты – делать что угодно, но мозг должен работать. Рулите вы на автоматизме, а засыпает именно мозг. Я в таких случаях учу стихи. Раньше пытался учить за рулем иностранный язык, но это очень отвлекает от дороги. Новые, незнакомые слова и буквы быстро не прочтешь. Поэтому стихи. Я просто беру сборник стихов и, не отвлекаясь от дороги, запоминаю одну-две строчки, заучиваю куплет, потом два куплета…
Вот и сегодня, нужно закончить смену, дать Стасу лишних полчасика поспать. Не то чтобы я прямо засыпаю, но спать хочется, поэтому открываю верхний ящик, на ощупь ищу, достаю книгу.
– Так, что тут у нас? – продолжая движение, читаю я вполголоса слова с обложки. – Ага! Сборник стихов. Евгений Евтушенко! Отлично! – открываю книгу.
Бывало, спит у ног собака,
Костер занявшийся гудит,
И женщина из полумрака
Глазами зыбкими глядит.
Потом под пихтою
Приляжет…
Из полумрака в тусклом свете фонарей появляются огоньки долгожданного придорожного кафе…
Продолжение.
…Всё, пора меняться, нет смысла тянуть дальше. Я положил раскрытый сборник стихов на полку перед лобовым стеклом и почти съехал в полосу разгона. Но, увидев на стоянке бордовую “шестерку”, а в ней крепких странных парней, засомневался, стоит ли здесь останавливаться. В машине сидели трое, из кафе вышел ещё один. Увидев нас, из “жигулей” начали вылезать крепкие ребята. Они смотрели на нас, как будто ждали наш грузовик.
Неспокойно сейчас в стране. После развала Союза совсем страшно стало. Ждут они, конечно, не нас, но лишние проблемы нам ни к чему. Сейчас не станешь там, где хочется, особенно ночью. Бывало, съедет кто-то на обочину ремни на грузе поправить, осмотреть машину, а его за пять минут “обуют”. Все ценное заберут, еще и по голове надают.
Я решил не останавливаться, снова начал разгон. На крайний случай поменяться можно и на ходу. Смотрю в зеркало – парни вскочили в машину. “Шестерка”, буксанув на старте, сорвалась с места. Водила вышел в полосу разгона и, сильно “крутя” мотор на второй и третьей передачах, хочет влететь передо мной, но скорости ему не хватает. В зеркало вижу, как сильно дымит их машина. Они буквально лезут мне под передний бампер, пытаясь оказаться впереди. Я смещаюсь во вторую полосу, быстро переключаюсь, нажимаю на “газ”. Боковым зрением вижу, как задний пассажир мне угрожающе машет и жестами показывает, что мне “кранты”. Грузовик предсказуемо легко выиграл драг с 50 до 90 км/ч и уперся в ограничитель. Я даже несколько оторвался от них, но спустя минуту “жигуль” нас нагнал. Как мне показалось, он хотел выйти на обгон, но то ли скорости ему не хватает, то ли план у них другой, в итоге он “повис” за нашим прицепом. Я несколько раз посмотрел в зеркало – едут за нами. Перестроился во вторую полосу – он тоже перешел за мной. Резко ушел в первую – он мелькнул в зеркалах и снова исчез за моим прицепом. Я хорошенько оттормозился – он не вышел на обгон, а тоже снизил скорость. Я резко ускорился – он чуть отстал, но скоро снова нагнал, встал в “хвост” и выключил фары.
– Что там за шторм начался? – пошутил со спальника напарник. – Если засыпаешь, давай я поведу.
– Бордовая “шестерка” за нами повисла, фары выключила. Не знаю, что они хотят, – затараторил я. Мой накатывающий сон сняло как рукой.
Стас слез со спальника, посмотрел в зеркало:
– Не вижу.
Я вильнул из полосы в полосу, и Стас увидел отражение наших габаритных огней на хроме “шестерки”.
– Ага, – увидел их Стас и стал размышлять вслух: – Странно, чего они хотят? Если бы хотели выгрузить на ходу, пристроились бы тихо. Сейчас мы их видим, резать тент не полезут, глупо…
Я посмотрел на экран телефона.
– Что, связи нет?
– Нет. И не будет еще, наверное, километров 40, а то и больше, – расстроенно констатировал я. – Может, тормознуть, чтобы они въехали нам в отбойник прицепа?
– Успокойся, братишка, не нервничай, – остановил меня Стас. – Что мы можем сделать? Оттормозиться жестко, столкнуть их в кювет – это самое простое, но пока не вариант. Рано их атаковать. Они там “поломаются”, тяжкие телесные и все такое прочее. Помнишь как с Геной? Гена сколько уже на химии? Вот! Так, их там максимум пять-шесть, скорее всего, дети.
– Четверо, молодые совсем – видел их у кафешки, – уточнил я.
– Четверо! – радостно подхватил напарник. – Так, хорошо, давай подумаем. Спокойно, напарник, все хорошо, нужно только подумать. Может, у них зарядки нет? Аккумулятор не заряжается, просто пристроились за нами? Хотя это, конечно, вряд ли. Скорее они нас ведут, а дальше по маршруту их ждут подельники.
Стас замолчал и через какое-то время продолжил:
– Нам надо скинуть их с “хвоста”. Связи у них тоже сейчас нет, если вообще есть телефон, поэтому это важно сделать прямо сейчас. Неизвестно, кто впереди нас ждет, кто они и сколько их, возможно, сгонят нас с трассы на местную дорогу или проселок. Сейчас ты почти остановишься – проверим, может, у них действительно проблема со светом и ничего страшного нет. Если это разбойники и у них стволы, они обязательно покажут их тебе. Тогда тарань, просто сталкивай их через встречную в кювет, загоняй в разделительный отбойник. Если стволов нет, тогда остановись. Посмотрим, чего они хотят. Поговорю с ними, в случае чего сделаю им физическое замечание и заберу ключи от машины.
– Что значит остановись, посмотрим?! – очень громко возмутился я. – Их там четверо, они нам “навешают”, машину побьют, тент порежут и деньги заберут. Будет как тогда под Барановичами с могилевскими “водилами”. Помнишь?
– Помню! Ты еще должен помнить, как и кто их остановил, – Стас говорит уверенно и спокойно, как если бы мы обсуждали, что будем готовить сегодня на обед, и вот это его спокойствие очень раздражает. – Их остановили липовые гаишники, то есть “ряженые”.
– Будут тормозить “гайцы” – просто не остановимся, будем ехать до поста, я останавливаться не буду, – слышу, как стучит мое сердце, бьет пульсом в шею. Голос мой меняется, дрожит, выдает мой страх.
– Да не нервничай ты так, – слыша мое волнение, говорит напарник. – Хорошо, допустим, не остановишься ты “гайцам”. Нам пробьют колеса, разобьют лобовик, “шмалять” начнут, у них может быть и Макаров, и Токарев, и Калашников. Да просто бутылку с зажигательной смесью бросят – остановить вариантов много. Неандертальцы вон камнями и палками мамонтов останавливали, а тут всего лишь какой-то тягач. И когда нас остановят, там уже, что-то мне подсказывает, разбойников будет не четверо, а гораздо больше. И мне будет сложнее отстоять и нас, и машину.
– А сейчас что ты сможешь сделать? Там реально здоровенные “быки”, и их четверо.
– То, что их четверо, это им, конечно, не повезло, в этом их слабость. Будут прятаться друг за друга и выжидать пока кто-то из них ввяжется первым. А когда ты один, твоя задача – выжить, ждать нечего. Сам увидишь. И то, что “быки”, тоже не переживай, все нормально будет.
Меня уже не раздражает, а начинает бесить до дрожи его это спокойствие.
– Стас, я не остановлюсь, – я вильнул еще раз. – “Жига” идет за нами как привязанная.
– Так, еще раз повторим, – Стас продолжал, как если бы не услышал меня. – Первое и самое главное – ты не выходишь из машины, что бы ни произошло. Я справлюсь один, но если случится так, что меня положат – это, конечно, вряд ли, но если вдруг, – тогда просто уезжаешь. Оставляешь меня и уезжаешь. Обещай мне!
– Как оставляю? – не понял я. – Маме твоей я что скажу, сыну твоему Федору?
– Времени нет совсем, – перебил меня Стас. – Все! Если что… Федора заберешь себе!
Он сказал это так просто, как если бы передал мне по наследству швейную машинку, оставшуюся от нашей общей несуществующей бабушки.
– Куда себе? Я же…
– В Минск заберешь, с твоими родителями будет жить Федор. Он не намного младше тебя, – снова перебил меня Стас. – Считай это моим последним желанием. Хочу, чтобы мой сын, как ты, не ругался матом, чтобы не бухал, как все. Машке не оставляй, она испортит пацана. А теперь просто делай, что я говорю, доверься мне.
Бесит! Очень сильно бесит его спокойствие! Сдается мне, что Стас не знает, во что ввязывается.
– Все понятно, – громко протянул я, – ты сейчас это все из-за Машки. Точно! Устал от всего, да?
Я хватался за любую возможность не остановиться или хотя бы оттянуть этот момент:
– Хочешь закончить все здесь и сейчас? Федора вон уже мне отписал. С мамой твоей что? Мне навещать ее иногда или необязательно?
– Братишка, ты совсем что ли, что с тобой? – опешил Стас как от удара.
В его глазах было удивление, обида, растерянность. Он продолжал открыто смотреть мне в глаза, не опустил, не отвел взгляд. Обиду я увидел в его глазах впервые.
– Что за мысли у тебя, а? – начал он тихо, растерявшись. – Маша тут при чем? От чего я устал? У меня сын, пацан растет! Понимаешь? Мужик растет, мы с ним… Я из-за него песок афганский жрал, чтобы домой вернуться…
Я почувствовал, как мои щеки заливает краской, начинают гореть уши, мне стыдно. Впервые в жизни у меня странный микс страха, стыда, обиды, неизвестности, которая неизбежно наступит в ближайшее время… Стас продолжал:
– И ради Машки я живу, люблю я ее. Не жалею, как показалось, наверное, со стороны, – люблю! Таких, как она, не бывает, я не брошу ее. Никогда не брошу. Ты просто раньше не знал ее. Из-за меня она пьет, из-за меня сорвалась, слабая, потому и сорвалась, но дело не в этом…
Стас стал заговариваться, подбирать слова. Ему непросто дается этот разговор, он расстроен, а та “шестерка” на “хвосте” его совсем не волнует. Несколько секунд замешательства – и Стас берет себя в руки.
– А я вылечу ее, вот увидишь, – говорит он. – Мы летом в Затоку поедем на море. Я машину куплю, уже договорился и задаток дал. И мы все поедем: Маша, Федор, мама. Они ведь у меня моря никогда не видели. Все, давай глубоко и медленно дыши.
Он ударил он меня по плечу.
– Стас, послушай…
– Всё, – перебил он меня, – начинаем! Да не переживай ты так, братишка. Я на учениях после марша и полосы восьмерых свежих укладывал и по парам, и по тройкам. А эти будут, стесняясь, прятаться друг за друга и подходить по одному, как в кассу “отовариваться”, поверь ты мне. Инстинкт самосохранения – это базовый инстинкт, его невозможно на раз-два отключить. Нам в “учебке” месяцами приходилось буквально кулаками вбивать в новобранцев нужные бойцу качества, чтобы он мог и в одиночку сражаться, и в группе работать. А эти, поди, и не служили, наверное. Сейчас посмотрим, из какого они теста.
– Итак, повторяем. Первое – если что-то пойдет не так, включаешь заднюю, объезжаешь или сталкиваешь их машину в кювет, короче, как пойдет, смотри сам. Дальше гонишь на пост или в город. Лучше, наверное, в город, – немного задумался он. – Выходи на старую дорогу и гони в город. Следующее – когда я выйду из кабины, закроешь двери изнутри, когда все закончится – откроешь мне дверь. Это все.
Стас обул кроссовки и начал сильно их зашнуровывать.
– Снижай скорость, смотри, что они будут делать. Если “подрежут”, тормози и останавливайся. Не “подрежут”, останавливайся сам, не оставляй их сзади или сбоку, пусть они нас объедут, пусть будут в свете наших фар. Будут останавливаться сзади, начинай движение, проезжай вперед до тех пор, пока не станут перед нами. Когда я выйду, дай метров 15-20 назад.
Стас завязал кроссовки, переплел пальцы, вывернул их наружу, хрустнув косточками, несколько раз влево-вправо потянул шею, помогая голове руками. Я начал снижать скорость. “Жигули” до последнего оставались за нами, но когда я почти остановился, “вынырнули” из-под нашего прицепа и поравнялись с кабиной. Парень на правом переднем сиденье показал мне рукой, чтобы я продолжал движение. Стас стоял надо мной и смотрел в окно моей двери.
– Останавливайся. Похоже, “стволов” у них нет, уже бы похвастались. Близко на обочину не берись, останься на треть в первой полосе, включи “аварийку”, – командовал Стас.
Мы остановились, “шестерка” стала очень близко к моей двери, так что я не мог ее открыть. Парень в “жигулях” показал мне жестом, чтобы я открыл окно.
– Едем с нами, здесь недалеко, – нагло и небрежно, не терпящим возражения тоном сказал пассажир “шестерки”, так же небрежно показывая рукой направление.
– Начинай медленно ехать. Сделай вид, что мы будем разворачиваться по траве через разделительную, – сказал Стас.
Я тронулся, резко взял в полосу разгона и начал выкручивать руль влево.
– Дай “газку”, но не разгоняйся.
Я выжал сцепление и “газом” имитировал разгон. “Шестерка”, взвизгнув шинами, “прыгнула” вперед, встав поперек нашей машины.
– Отлично, молодцы, ребята, – похвалил парней Стас. Он перешел к своей двери, открыл ее и еще раз повторил: – Закрой двери на замок. Откроешь, когда я вернусь.
Он выпрыгнул, хлопнув дверью, я щелкнул замком. У меня взмокли и похолодели руки, я часто дышал и слышал свой пульс в ушах. Мое сердце нервно отбивало чечетку. Не могу справиться с волнением, начинаю, как советовал Стас, глубоко и медленно дышать – помогает.
Шарю рукой за спинкой, ищу замок от ремня для крепления грузов, который всегда там лежит. Иногда я представлял себе, как буду обороняться им как нунчаками в случае нападения, и вот такой случай настал. Достаю замок от ремня и кладу его рядом с собой.
В “жигулях” открылись обе задние двери, но никто не торопится выходить. Прямо как Стас и говорил, наверное, не решили, кто пойдет. Наконец из задней левой двери начал вылезать здоровенный “качок”. “Жигули” ему не по росту и явно жмут, он долго достает ноги из-под переднего кресла, пытаясь быстро покинуть машину, но у него не получается. “Шестерка” раскачивается, дрожит всем кузовом, слышно, как она кряхтит, скрипит своей старой подвеской. В свете фар появляется Стас. Включаю реверс, немного отъезжаю назад, выравниваю машину между первой и полосой разгона.
Только бы Стас успел не дать ему выйти из машины. Но еще мгновение – и разбойник вываливается на дорогу. Разворачиваясь, с ходу он подпрыгивает и пытается сверху ударить Стаса по голове. На кулак разбойника намотана цепь, в какой-то момент кажется, что у Стаса нет шанса увернуться. Но Стас присел и плавно, как если бы пролез в катящийся обруч или дырку в заборе, изогнулся, уклонившись от противника. Потом, как мне показалось – медленно, Стас начал выпрямляться, они опасно сблизились. У них очень разная скорость движений. Действия Стаса легкие и размеренные, как в танце, у разбойника – рваный ритм, лихорадочные рывки. Складывается впечатление, что столкнулись два мира с разной гравитацией. Промахнувшись, разбойник потерял равновесие и буквально падает на Стаса. Стас почти выпрямился, подставив свой лоб под подбородок разбойника. “Качок” сам ударился, Стас даже не бил его. Челюсть разбойника, как полка комода, въехала в шею, парень обмяк и начал вертикально складываться вниз. Сначала упав на колени, потом наклонившись вперед, он достал обмякшими руками до дороги, головой уткнувшись Стасу в живот. Стас подхватил его под мышки и аккуратно положил на спину. Боец так и остался лежать с согнутыми под собой в коленях ногами и с широко раскинутыми руками. Напарник на мгновение обернулся, прищурил глаза от яркого света и посмотрел на меня. Лицо его было спокойным и даже каким-то азартно-довольным, как у картежника, которому пошла карта и исход игры уже предрешен, блефовать больше ни к чему. В его взгляде было что-то животное, звериное, он был страшным. Казалось, Стас не принадлежит себе, но именно этот взгляд успокоил меня больше, чем все его слова…
Открылась водительская дверь “шестерки”, второй парень оказался проворнее. Он быстро выскочил из-за руля, развернулся лицом к Стасу и попытался стать в боевую стойку или стойку боксера, но не успел закончить начатое. Теперь движения Стаса стали молниеносными, как выпады кобры. Он сделал обманный взмах рукой, одновременно выпрямляя правую ногу, носок кроссовка глубоко вошел в живот разбойника. У парня удивленно вытянулось лицо. Сгибаясь от удара, он по инерции выкинул вперед обе руки. Стас сильно ударил по его рукам снизу. Руки разбойника, описывая круг, поднялись вверх, потянув его назад к машине. Он упал спиной в проем между открытой дверью и лобовым стеклом, обняв дверь и стекло руками. Попытался встать, но ноги подкашивались. Еще один молниеносный, я бы сказал – несильный, удар в лицо, и парнишка в нокауте. Ноги его медленно разъехались: одна вперед перед собой, вторая, согнувшись, под дверь. Второй боец повис в скомканной позе в проеме раскрытых дверей “шестерки”, с головой, склоненной на грудь. Стас ударил ногой в заднюю дверь, она захлопнулась, высыпалось полуоткрытое окно.
Стас согнулся и глубоко заглянул в водительскую дверь “шестерки”.
– Куда ты, Стас?! Замок зажигания в “жигулях” слева! – ору я на всю машину.
Тем временем из правой задней двери, мелькнув арматурой или металлическим прутком, выскочил третий разбойник и побежал назад вдоль нашей машины.
“Этот сваливает, бросает своих товарищей. Или как там правильно? Подельников?” – думаю я.
Стас наконец-то достал ключи, далеко метнул их в сторону леса через дорогу. Боковым зрением в зеркале заднего вида я вижу, как погас и снова вспыхнул наш габаритный “рожок” на прицепе. Это третий разбойник, обежав нашу машину, заходит с левой стороны, от света наших фар.
“Стас его не увидит, он будет против света. Если выключить фары, то Стас тоже ничего не увидит, пока не привыкнет к темноте. Открыть дверь перед разбойником, чтобы он в нее врезался? А если не врежется? Как же классно и ясно мыслит моя голова”, – успеваю подумать я. Но времени нет, нужно действовать.
“И я, не умея плавать (драться), бросаюсь в океан с акулами спасать товарища”, – мелькнула вспышкой мысль, и это точка невозврата, я уже не принадлежу себе, все происходит само собой.
Открываю дверь, держась за поручень кабины, разворачиваюсь назад и прыгаю навстречу бандиту. Вижу его силуэт и в полете понимаю, что не взял свои “нунчаки” (замок от ремня). Приземляюсь слишком близко от него и практически еще с инерцией полета бью что есть силы правой рукой. Попадаю ему куда-то сверху в грудь, моя рука гнется в кисти – прошивает острой болью. По инерции я утыкаюсь в него плечом. Кулак продолжает скользить вниз по его животу под его одежду. Я выдергиваю руку назад и локтем достаю до его открытого слюнявого рта, разбивая при этом ему губы. Он огромный, выше и шире меня, он как стена, но он остановился и отступил.
“Я остановил его, он отступил! – радуюсь я своему успеху и успеваю подумать: – Не успею размахнуться еще раз…” И как бы со стороны вижу, как моя левая рука летит ему в челюсть. “Вау, да я крутой боец, сейчас я его обесточу”, – очень ясно мыслит моя голова.
Но он тоже видит мою левую руку и чуть отворачивает голову, уворачиваясь от удара. Моя рука скользит по его щеке. Об его скулу или от удара открывается браслет моих часов “Электроника”. Браслет цепляется за его щеку, скулу или ухо и тонким слоем от запястья к локтю рубанком срезает кожу на моей руке, заталкивая “Электронику” на локоть. Все, я истратил свои шансы. Колено разбойника прилетает мне в живот, мои “клеточки” на животе держат удар, но я складываюсь в уголок и отправляюсь в полет.
У меня даже не сбилось дыхание. Я нормально дышу, глубоко и медленно, как учил меня Стас. И да, где мой страх и сердцебиение? Я спокоен, мне даже нравится. Сейчас схлестнусь с ним. Я больше не ошибусь, главное – на приземлении не упасть на спину и не удариться головой. Но лечу я слишком долго, пропущенный удар породил странный эффект: время снизило скорость и почти остановилось. Я пролетел метр, может быть, полтора, а прошла целая вечность. Все происходит и движется невероятно медленно, время распалось на молекулы, я буквально вижу время, ощущаю неосязаемое. Мыслей много, они ясные, упорядоченные, с хорошими идеями и верными решениями, но, к сожалению, тело не успевает выполнять задуманное. Я лечу слишком долго, очень медленно. Ещё в воздухе пытаюсь наклонить вперед корпус, чтобы не упасть на спину и не удариться головой. Делаю я все это в данной ситуации непозволительно долго и медленно-о-о-о.
К счастью, я бьюсь головой об открытую дверь нашего грузовика, и это придает моему телу нужный импульс. Я еще больше сложился в угол и теперь точно не упаду на спину. Выставляю руки как шасси самолета, чтобы нежестко приземлиться на бедра.
Мне очень не хватает скорости. “Было бы классно остановить временной поток, но при этом сохранить свою обычную скорость движений”, – успеваю в полете подумать я, но нет… Звуки, свет, абсолютно все, в том числе и мои движения, растягиваются во времени и пространстве. Я снизился, все ближе к земле, я уже ниже открытой двери грузовика и вижу свет габаритного огня на ее торце. Вижу, как свет падает вниз, вижу каждый новый янтарный кристаллик света, который отделяется от стекла горящей лампочки и летит вниз к дороге. Миллионы волшебных кристалликов света отрываются от фонаря и падают дождем на белый бетон, разбиваются на миллиарды ярких молекул и растекаются в черную пустоту ночи.
Я медленно касаюсь руками белого бетона, приземляясь на дорогу, поврежденная кисть снова прошивает током. Пыль в свете фар из-под моих штанов белым облачком поднимается вверх. Тем временем разбойник с пользой и рационально использовал время моего полета – он сделал шаг вперед и стал в позу бейсболиста, широко расставив ноги. Видно, как для лучшей устойчивости он высоко поднимает и опускает правую ногу, словно борец сумо. Хорошо и надежно размахивается своей железкой, ему точно хватит маха. Он занес из-за спины железный пруток для удара. “Для удара по мне”, – думаю я. Стальной прут с расшивающим воздух шумом набирает скорость. Я понимаю, что по траектории удар придется мне в лицо. Инстинктивно отклоняюсь назад, чтобы лечь на бетон. Во мне еще есть сила полета, приземление не погасило ее полностью. Я прикладываю все силы, чтобы быстрее лечь на дорогу, стараюсь сильнее закинуть голову назад. Одновременно вижу, как моя левая нога поднимается, чтобы остановить металлический прут. Хвалю свою ногу и думаю: “Да, возможно, будет перелом, но лучше перелом ноги, чем…” Цепляю арматуру лишь носком своего сандаля, сандаль слетает и медленно, переворачиваясь в воздухе, уходит вверх, растворяясь в темноте. Арматура все ближе, еще сантиметров 30 – и все…
Вдруг я понимаю, что это не арматура, а водопроводная труба примерно двадцатого диаметра, какими у нас в школе были соединены батареи отопления. Помню, как я зимой в школе грел о такие трубы руки после улицы. Труба отполирована руками разбойника, я успеваю рассмотреть на ней технологический шов…. С сожалением понимаю, что моя нога нисколько ее не замедлила, столкновение неизбежно, стараюсь закинуть голову назад сильнее, глубже. Все силы прилагаю к тому, чтобы быстрее упасть на бетон. Через мгновение слышу, как со звуком упавшей на камень переспевшей сливы труба смачно прилетает мне в верхнюю губу, цепляет меня за нос и доворачивает мою голову. Время и скорость как будто по щелчку тумблера возвращаются в свой обычный ритм. Энергия трубы придала мне дополнительную силу и нужную скорость. Хлыстом падаю на дорогу и бьюсь затылком. Время снова замедлилось, но в каком-то другом ритме, я слышу те же звуки, но с другим тембром, в другой частоте. Вижу, как высоко надо мной пролетает в боевом прыжке с кулаками и выставленной вперед ногой Стас.
“Как красиво он летит! Где он этому научился?” – думаю я. Происходящее очень напоминает сцену из индийского кино, которое смотрел в детстве в деревенском клубе. Отчетливо слышу музыку из того кино, слышу звук удара, такой же деланно громкий, как в индийском кино, дальше – звук падающего тела, колокольчиком святой индийской коровы звенит железная труба по бетону дороги. Поворачиваюсь, чтобы встать на ноги, и чувствую, как теплеет лицо, плечо. Это кровь, ее много. Смотрю вниз – вижу уже красный бетон “олимпийки”, пугаюсь и на мгновение отстраняюсь назад. Откуда-то сверху прямо мне в руки прилетает мой сандаль. Не вижу, но хватаю его двумя руками, снова пытаюсь встать, не могу сориентироваться.
– В машину-у-у-у-у, б-б-б-б-брат, – очень растянуто слышу я Стаса. Он по-армрестлерски хватает меня за руку, выбивая из нее мой сандаль. Я сильно сжимаю руку напарника.
Сандаль скользит по животу, я в последний момент подхватываю его левой рукой и прижимаю к себе, чтобы больше не выронить. “Как-то мой сандаль потяжелел после полета. Или я ослабел?” – думаю я и крепче прижимаю свою обувь.
Стас хватает меня за одежду и буквально как котенка одной рукой закидывает в кабину. Я бьюсь поясницей о руль, ударяюсь головой о верхний ящик.
“Ого, – думаю я, – а во мне 75 кэгэ чистого веса плюс одежда”. Стас лезет за мной, кулаком толкая меня в спину. Пытаюсь пройти к правому сиденью, босой ногой как в капкан наступаю на свои “нунчаки”, падаю на пол, поднимаюсь и с ходу заваливаюсь на правое сиденье. Скидываю правый сандаль, кладу ноги на панель, откидываюсь на спинку. Слышу, как с ударом закрывается дверь, как со щелчком рычага грузовик снимается с тормоза. Машина резко срывается с места, отклонив кабину вперед и “присев” на переднюю ось. Стас ловко подруливает и сильно нажимает на “газ”, кабину очень качает. Стас отъезжает еще несколько десятков метров назад, резко тормозит, включает вторую передачу и круто берет влево. Я бьюсь головой о боковое стекло. “Краш-тест головы, – думаю я. – Левой стороной – об открытую дверь, трубой в верхнюю губу и нос, затылком – о дорогу, макушкой – о верхний ящик, а сейчас правой стороной – о стекло. Тест прошел успешно, полет нормальный!”
Разбойники возле “шестерки” начинают приходить в себя: кто-то ползает на карачках, кто-то пытается встать на ноги. Стас объезжает их, цепляя траву разделительной полосы, и разгоняется.
– Братишка, ты как?! – кричит Стас.
– Я нормально, – ощупываю я свое лицо, трогаю языком зубы. – Все хорошо, все отлично.
Вроде все на месте, не шатаются, губа тоже вроде целая. Откуда столько крови? Он попал мне в нос. “Удар пришелся снизу прямо в те отверстия, которыми дышу”, – думаю я. Крови много, я майкой затыкаю нос и через нее аккуратно его трогаю. Очень болит кончик носа, сама переносица вроде целая и не болит, хрящик хрустит, болит, но, наверное, тоже целый и на месте.
– В глазах не двоится, в ушах не звенит?! – орет Стас, продолжая разгонять грузовик.
– Не кричи ты так, я хорошо слышу. И не щелкай половинками, так переключайся, там восемь тонн всего, – говорю я ему и слышу свой голос как бы со стороны.
“В ушах не звенит, только шум. Хотя нет, нормально все в ушах”, – думаю я, откладывая спинку сильнее назад.
– Нормально все, не двоится, не звенит, – говорю я Стасу сдавленно.
Закидываю голову назад и слышу, как кровь течет по глотке. Начинаю давиться. Нажимаю кнопку, открываю окно и выплевываю кровавые сопли. Вижу, как часть их заляпывает низ кабины, борт кузова, бак. Ругаюсь в голос, снова сажусь повыше, поднимаю спинку, наклоняю голову вперед.
– Тошнит?! – снова кричит Стас.
Он смотрит на меня, он взволнован, таким я его вижу впервые. “Прямо ночь откровений. Сегодня я увидел у Стаса две новые эмоции – обиду и волнение. Обиду! Как стыдно”, – обжигают меня стыдом мысли.
– Нет, не тошнит, это кровь из носа, – делаю паузу и начинаю тихо говорить: – Стас, прости меня, пожалуйста…
– Что? Брат, за что простить? – он почти встал с кресла, порываясь пройти ко мне прямо на ходу. – Тебе плохо? Что сделать, брат?
– Стас, прости, что я про Машку вспомнил, о тебе говорил…
– Ты про это, – перебил меня Стас. – Спасибо, что сказал! Правильно сделал… Ты молодец, жаль, что при таких обстоятельствах… Поговорим с тобой об этом потом…
Мы отъехали три или четыре километра, Стас стал снижать скорость, останавливаться.
– Что случилось? – встревожился я.
Последние пару метров перед остановкой Стас дотормозил стояночным тормозом, грузовик резко остановился, качая кабиной. Стас вскочил с кресла, включил верхний свет и стал надо мной.
– Смотри мне в глаза, – просит он меня, всматривается в мои зрачки, то пряча от меня свет плафона, то, наоборот, отводя руку, чтобы плафон слепил. Потом Стас, показывая мне “викторию”, спрашивает: – Сколько пальцев видишь?
– Два пальца. Два, ничего не двоится, все хорошо. Стас, поехали, – нервничаю я. – Я нормально, он скользящим меня зацепил, у меня даже искры не посыпались. Или что там сыплется, когда нокаут?
– Покажи язык, улыбнись, – всматривается в мое лицо Стас. – Сожми мои ладони.
Показываю язык, улыбаюсь, сильно сжимаю его руки. Стас улыбается – его отпустило. Он сел за руль и начал разгон.
– А ты удар держишь, – через минуту начал он снова, так же спокойно, как и обычно, как будто и не было ничего, – молодец. А вообще напугал ты меня, очень напугал. Будем вместе в Европе, пойдешь со мной на бои в бойцовский клуб. Там проигравшим, кто три раунда выстоит, тоже хорошие деньги платят. Я так думаю, потренировавшись, ты и валить начнешь. Они бойцы, конечно, сильные, но пробиваются…
– Ну как так-то, как так, братишка? – все никак не может успокоиться он. – Мы ведь договорились, что ты ждешь меня в машине!
– Ты не видел его, он от света хотел зайти с левой стороны. А там еще этот из правой передней двери вышел бы, я хотел…
– Не вышел бы никто из правой двери, ударился он, – снова перебил меня Стас. – О панель ударился и головой стекло лобовое разбил.
Так вот почему Стас так надолго заглянул в “жигули”! Получается, и их штурману тоже досталось.
– Того с железкой я ждал. Я видел, как он выбежал из машины. Да, я не знал, где он, – согласился Стас, – но знал, что он есть. Я легко бы его положил. Давай на будущее: если уж договорились о чем-то, то идем до конца, строго придерживаясь плана.
Стас резко свернул на старую дорогу. Забрякал, задребезжал каркас кузова, тент хлопком ударил по доскам. Я снова открыл окно – лицо обдало приятной прохладой. Я жадно, как рыба, которую достали из воды, хватаю ртом воздух, но не чувствую его запах. Представляю, как вкусно пахнет ночь. Но только представляю – мой нос полон крови и не разбирает запахи.
Как классно жить, когда ты здоров, когда не давит стресс. У меня разбит нос, но по сравнению с тем, чем могло все закончиться, я счастлив. Счастье – оно в тебе в любой стране мира, на райском острове или в трущобах. Ты либо счастлив, либо нет, и это зависит больше от тебя, твоего внутреннего мира и настроения, чем от того, что тебя окружает снаружи. Где-то сейчас есть человек, которого душит депрессия. Он здоров, сыт, в тепле, богат, успешен, но несчастен. Он сам себя сделал несчастным – это его самоощущения, это то, что внутри. Я в дорожной пыли, в крови, босой и голодный, но абсолютно счастлив, и вряд ли сейчас найдется кто-то счастливее меня.
